Евгения Фёдорова - И время ответит…

В тот же день я ушел со своей работы. Формально меня могли и не отпустить, — в то время никто не мог уйти с работы „по собственному желанию“, но Ольга Ивановна позвонила начальнику цеха, и меня уволили безо всяких проволочек.

Я опять взялся за учебу. А через пару месяцев мы получили твоё письмо из далекого северного „Ярцева“ в Сибири, на Енисее, где тебе предназначено жить, где ты пишешь что нашла работу в местной больнице, и даже уже сняла отдельный „дом“ — т. е. „крохотную бревенчатую баньку над живописным обрывом к реке“, как ты пишешь.

Это известие было для нас большой радостью, взбодрило нас и дало бабушке сил на сборы и предстоящий переезд.

Школу я закончил хорошо, с медалью, как и предрекала Ольга Ивановна, — это была первая медаль за историю нашей школы.

После этого мы распродали наш скудный скарб, — в Боровске покупатели нашлись для всего, даже для колченогих стульев и залатанных простынь. Вырученных денег нам хватило на два билета до Красноярска. Там, на последние деньги я посадил бедную измученную бабушку на пароход, идущий вниз по Енисею и берущий пассажиров до Ярцева. В очереди на посадку я упросил какую-то пожилую женщину присматривать за бабушкой в пути и помочь, если понадобится при высадке в Ярцево.

Так бабушка и отправилась одна в плавание по Енисею… В который уже раз ей, бедной приходилось менять привычный уклад жизни и отправляться к новым берегам!

Из Красноярска я должен был ехать в Москву. Папа в это время находился в больнице, в тяжёлом состоянии. Денег на билет у меня не было. Но тут мне неожиданно повезло. У меня была единственная 50-рублевая облигация — (из твоих облигаций, на которые ты, как и все, была обязана подписываться во время войны и даже сейчас.) Проходя мимо сберкассы, я остановился, и на всякий случай, решил проверить номера выигрышей за истекший год, и вдруг — о чудо! — оказалось, что эта облигация выиграла 500 рублей старыми деньгами, — 50 по новому курсу. Этого мне хватило на билет до Москвы, и даже на еду кое-что осталось.

Вот так я и оказался в Москве, на Скаковой 2. Что делать дальше, ещё не решил…»

На этом кончалось письмо Вечки, а я возвращаюсь к своим воспоминаниям ранней весны 1949-го года.

Итак, я опять сижу в знакомой Соликамской пересылке. На допрос вызвали всего один раз. Да и вопросы были совершенно бессмысленными — по старым делам 30-х годов, — делам давным-давно решенным, о «преступлениях», которые юридически «правильно» были «доказаны» и «преступники» «справедливо наказаны». Только папки этих дел на полках архивов остались, с грифами «ХРАНИТЬ ВЕЧНО»; ан вот и пригодились!

Многие из арестованных ничего не подписывали, и я, в том числе. Но подписей и не добивались, не кричали, не били, не ругались. Просто через несколько дней вызывали, чтобы объявить им постановление «Особого совещания»: «Ссылка, на вольное поселение»… Без указания срока и места…

Вскоре нас переправили в Пермскую пересылку, где со всего Урала собирали отсидевшую «58-ю» на этапы в Сибирь.

Итак, мы ехали в Сибирь на вечное поселение. В ссылку без указания срока. Мы — это «урожай» 37-го года. Те, кому повезло выжить, отсидеть свою десятку и освободиться в 47-м. И даже ещё немножко пожить «на воле»…

До этапа в переполненной камере Пермской тюрьмы сидели ещё долго, видно, транспорта не хватало. В этап отправлялись молча и угрюмо. Ехали в битком набитых «столыпинских» купе. От тюрьмы до тюрьмы. Иногда зигзагами… Омск… Челябинск… Свердловск… Новосибирск… В каждом городе нас высаживали, и в городской тюрьме мы ждали следующей отправки. Ждали в камерах, переполненных до невероятия, с трехъярусными нарами; не хватало воздуха, не было воды, а гигантская «параша» распространяла ужасное зловоние; её выносили только раз — вечером. В некоторых тюрьмах для нас не только не было бани, но и умыться было нечем — мы сидели на каком-то этаже, куда «вода не доставала». Мы ждали следующей отправки неделю, а то и дольше… Почему нас везли таким диким способом, вряд ли бы сумели объяснить даже братья Стругацкие.

«Однако», как любят выражаться сибиряки, в конце концов мы доехали до своей последней пересылки — Красноярской.

Один за другим вылезаем мы из столыпинского вагона, счастливые уже тем, что можно размять ноги и спину после долгого лежания на полках. Широкие полки сплошными потолками в два яруса перегораживают «купэ», поэтому сидеть невозможно, только лежать.

Конвоиры, кутаясь в свои плащи и с сердцем матюкая пронзительный шквалистый ветер, каждого проверяют по формуляру, долго роясь в кипе, отыскивая нужную фамилию. Но вот, наконец, мы на земле, не на перроне — наш вагон отогнали куда-то за город среди путаницы рельсов и стрелок.

Команда: — По четыре разберись!

Мы охотно разбираемся по четыре, прихватив нехитрое свое имущество: у кого мешок — «сидор», у кого деревянный чемоданишко.

— Шаг вправо, шаг влево — стрелять без предупреждения! Никого не волнует эта привычная команда. Наслушались! Наконец, двинулись. И тут же, словно мало нам было двухмесячного этапа с переполненными пересылками, — так сама природа еще ехидно издевается над нами. Новый шквал ветра приносит косой, чуть не горизонтальный ливень. Ветер и ледяные струи больно секут лицо, идти против ветра просто невозможно. За одну минуту мы промокаем до нитки, шлепаем по рекам, забурлившим между рельсами.

— Прибавь шагу, мать твою растудыть!..

Кто-то падает, поскользнувшись, кто-то кричит: — Да стойте же, стойте!.. Но толпа наша, уже не по четыре, а как придется, изо всех сил преодолевая ветер и ливень, все движется и движется — наперекор стихии! — Медленно, но ДВИЖЕТСЯ… И вот мы под стенами Красноярской тюрьмы. Промокшие, голодные как волки — этапная «пайка» задержана еще вчера, до прибытия в тюрьму, а время уже около одиннадцати утра…

— Ничего! И не такое бывало! Сейчас нас «запустят» и, как всегда, в баню, и одежда просушится в вошебойке. Ах, как славно будет согреться в горячей баньке! И к обеду, небось, успеем, и пайку за сегодняшний день получим — то-то отменный будет обед — с горячей баландой, с четырехсотграммовой пайкой, не съеденной с утра! И это будет, ох, как здорово!..

Так мечтаем мы, прыгая и размахивая руками, чтобы хоть чуточку согреться. На наше счастье дождь кончился, и даже холодное майское солнце прорывается где-то сквозь быстро бегущие облака. Только не греет, и ветер, как черт, рвет наши телогрейки!.. Уж скорей бы, скорей распахнулись ворота!