Василий Росляков - Последняя война

Жители сел и деревень, связанные одной судьбой с партизанами, отступали вместе с ними в глубь лесов. В дебрях, возле труднопроходимых болот, возникали становища беженцев. Коровы, собаки и даже куры разделяли людские невзгоды, бродили в лесу среди старух, стариков, женщин и детишек. Плакали младенцы, мычали коровы, дымок тянулся от костров, горнушек, вырытых наскоро, матери готовили пищу - есть-то надо в любых условиях, детей кормить, старух и стариков. Часто тут же, в этих таборах, среди повозок и шалашей сновали вооруженные люди. Партизаны и беженцы, то есть семьи партизан, их дети и жены, их отцы и матери, жили одним лагерем.

Разрезав партизанский массив, оккупанты пытались теперь дробить и уничтожать отряды по частям. Местные группы самообороны, местные отряды и отрядики рассыпались по лесам, не имея ни своих баз, ни каких-либо запасов продовольствия. В лесных чащах можно было встретить потерявшихся одиночек. Лежат у костерка старик с мальчиком-внуком. Бредет без тропы-дороги обросший щетиной голодный партизан, отбившийся от своих. Пробираются сквозь чащу двое в поисках отряда...

Тлеет головешка, на угольках оплавленное по краям конское копыто и вершка на два ноги, до щиколотки, шерсть обгорела, кожа зажарилась, пахнет вкусно, ноздри щекочет. Но он, хозяин жареного копыта, не может проснуться, выбился из сил. Как лег перед костерком, положив туда конскую ногу, так и лежит с винтовочкой в головах, спит, и даже сытый запах жаренины не может разбудить его.

Прошли мимо старик с мальчиком, оглянулись на копыто, сглотнули слюну. Потом двое партизан на запах шастнули. И опять никого. Чуть слышно перекипает где-то тяжкий, неравный бой. И хруст валежника за спиной. Это боец тот, с винтовочкой, проснулся. Глаза горят:

- Вы ногу взяли? Убью!

- Какую ногу? - удивляется мальчик. Дед молчит, не понимая. - Какую?

- Лошадиную, у меня в костре была.

- Туда партизане шастнули, двое, - говорит старик, палкой показывает в ту сторону, откуда пришел боец.

Удаляющийся хруст валежника за спиной.

"Смерть фашизму" был головным отрядом, в его подчинении находилось более десятка мелких отрядов. Лишившись своих деревень, отступив в леса, они переживали тяжелые дни. Бесконечные изнуряющие бои с карателями, отступления, перемещения с места на место по непролазным дебрям измучили людей. Нечем было кормиться, ели партизаны от случая к случаю. В головной отряд доходили слухи о грабежах...

Когда оккупанты закрепились по правому берегу реки Навли до ее впадения в Десну, наступило временное затишье. В один из этих тихих дней прокурор Букатура выехал верхом на своей прокурорской лошади в местный отряд проверить слухи, расследовать случаи грабежей. Надо сказать, что слава повара у Букатуры оказалась печальной, нес эту должность бывший прокурор из рук вон плохо, намного хуже, чем шолоховский Щукарь. Недосоленные или пересоленные супы, сгоревшие каши, грязь на кухне, немытые котлы, посуда и еще многие другие грехи вызывали у партизан сначала насмешки, затем недовольство и гнев. С поварской должности Букатура был изгнан и, ввиду восстановления Советской власти в наполовину освобожденном районе, снова назначен районным прокурором. Как память о прошлом, в отряде сохранился стишок, напечатанный в свое время в "боевом листке". И теперь еще нет-нет да и вспомнит какой-нибудь насмешник, завидев прокурора на его прокурорской лошади:

Что за странная фигура

Этот повар Букатура...

и так далее.

Лошадь была привязана к сосне, а в командирском шалаше, куда вызывались бойцы для беседы с прокурором, шло расследование. Прокурор был строг, исписал уже не одну страницу, а ухватиться за суть дела, найти виновника, преступника-грабителя не удавалось. Что-то было в этом роде, и командир подтверждает: кто-то, где-то, в каком-то населенном пункте силою взял поросенка, или свинью, или овечку (говорили все по-разному), но кто именно и что взял - поросенка, свинью или овечку - точно установить никак не удавалось. Бился полдня, решил ограничиться докладной запиской в райком и внушением командиру. Собрал бумаги в папку, попрощался. Под сосной, где стояла привязанная лошадь, Букатура остановился, потрясенный. Серое старческое лицо его в серых морщинах стало белым, последняя кровь отлила от лица. Лошади не было. То есть она была, она стояла на том же месте, но это была уже не лошадь. Голова и уздечка на голове были натуральными, как-то так держались в прежнем положении, дальше на палках была распята шкура бывшей прокурорской лошади, на шкуре седло, стремена висят, хвост висит натуральный, а лошади нет. В первую минуту, когда кровь совсем отлила от лица, Букатура подумал: привлеку, приведу к высшей мере. А вслед за этим одно слово сложилось из всех слов, какие были в голове, сложилось и заняло в голове все место: г о л о д. И командир стоял за спиной молча, тоже не знал, что сказать на все это, что предпринять. Потом сказал печально:

- Своих лошадей, товарищ прокурор, поели, отдать нечем...

- Снимите уздечку, - сказал прокурор.

Командир снял уздечку, передал хозяину.

Поздно вечером Букатура вернулся в головной отряд пешком, с уздечкой и пустой папкой. Исписанную бумагу он сжег в пути. Стариковские ноги утомились, прокурорское сердце болело от возраста, от долгой пешей ходьбы, от разных переживаний. В "Смерть фашизму" смехом встретили Букатуру - с уздечкой без лошади. Съели прокурорскую лошадь. Смеялись и после, когда вспоминали об этом. А смешного ничего не было.

Закрепившись по всему правому берегу Навли, каратели перешли и на левый берег, а из Алтухова, что стояло на притоке Навли, на речушке Крапивне, двинулись по лесному Алтуховскому большаку к Трубчевску. На большаке сражался Ворошиловский отряд; собственно, не сражался, пядь за пядью отступал от карателей, не принимая боя. Командир ворошиловцев потерял управление, бойцы не слушались команд, бежали от противника, оставляя ему лесную дорогу километр за километром. Прав был Петр Петрович Потапов, бывший Славкин командир, подразложились ворошиловцы в партизанских тылах, отвыкли от пуль, от смерти. Пулеметные очереди наводили на них страх, и они бежали от выстрелов, от свистящих пуль, от смерти, подальше от лесного большака. А там, куда они бежали, именно в той стороне находился объединенный штаб, и только что прибыл с Большой земли член Военного Совета Брянского фронта, начальник брянского штаба партизанского движения, первый секретарь Орловского обкома ВКП(б) товарищ Матвеев Александр Павлович.

Штаб к этому времени опять сменил место, опять вражеская артиллерия стала доставать. Теперь он обосновался на лесной поляне под Смелижом. Штабные землянки составляли небольшой поселочек под землей. В самом Смелиже, длинном одноулочном лесном селении, которое стало называться партизанской столицей, также было занято несколько домов партизанами. Тут жили политработники. Сюда прибывали люди с Большой земли. Салтановский аэродром был у немцев, партизаны быстро подготовили новую посадочную площадку под боком у своей столицы. Здесь, на новом аэродроме, приземлился самолет с Александром Павловичем Матвеевым. Матвеев был озабочен, неразговорчив, утомлен. В главной штабной землянке были собраны командиры и комиссары отрядов, кроме тех, кто оказался отрезанным от объединенного штаба и находился за рекой Навлей.