Иван Сабило - Крупным планом, 2006[роман-дневник]

И почти ни слова о другом юбилее — трагическом. 15 лет назад в Беловежской пуще, в Вискулях три Иуды — Ельцин, Кравчук и Шушкевич — подписали соглашение, которым объявляли о ликвидации СССР. Произошло это 8 декабря 1991 года. Почему была выбрана Беловежская пуща? Наверное, потому что боялись: вдруг страна восстанет и призовёт к ответу трёх пьяных отступников. Тогда и вертолёт в кустах, и граница рядом — скок и в безопасности. Впрочем, нет, они не Иуды, гораздо хуже. Иуда, осознав, что он сделал, повесился. А эти живут. Да ещё пытаются доказать, что правильно поступили. Выпивоха Ельцин совсем не чувствует себя предателем. Живёт припеваючи, ордена получает — то от церкви нашей, по идее долженствующей славить право, то из рук Президента Латвии. Резвится, играя в теннис и в политику.

Вспоминаю 1989 год, осень. Дом писателя имени Маяковского в Ленинграде. Белый зал. Более 250 писателей собрались вместе. Ждём Ельцина. Тогда много о нём говорили: оппонент Горбачёву, борец против льгот и привилегий.

Я, секретарь партбюро, дал задание своему заместителю по идеологии, прозаику Константину Курбатову, чтобы он позвонил в Москву Ельцину и пригласил его на встречу с писателями. Ельцин приехал, опоздав более чем на час. Оказывается, был в Выборге, встречался там с будущими избирателями. На сцену вышел не совсем трезвый. Долго копался в карманах, доставал какие-то бумажки.

До сих пор считаю себя виноватым за ту встречу.

И всё-таки можно поставить ему один плюс за то, что, не дожидаясь перевыборов, передал власть Путину. Далеко не всё получается у его правопреемника, но есть надежда, что получится. Есть, есть надежда.

15 часов. Конференц-зал МСПС. Творческий вечер поэта Владимира Бояринова. Выступали В. Гусев, Л. Котюков, Ф. Кузнецов, Н. Переяслов, И. Го- лубничий. Я тоже сказал несколько слов, напомнив строки его стихотворения «Молчание», где даны четыре времени, четыре эпохи: эпоха Сталина, оттепель шестидесятых, перестройка, предварительные итоги — наши дни.

Ах, что за музыка звучала,

Когда Ахматова молчала!

Прости им Бог! Увы и ах,

Пером писавших правил страх.

Потом пришла пора эстрады,

И чувства светлого кастраты,

Разинув рты, рванулись в бой,

Всецело заняты собой.

Вослед пришла пора остуды,

И забубённые Иуды,

Сменив обличье и места,

Рядиться стали под Христа.

Ах, что за музыка звучала,

Когда Ахматова молчала…

В огромном зале гаснет свет,

Открыты рты, а звука нет.

Немало поэтов убеждают нас, как они любят Родину, родную землю, отчий дом. Они кричат о своей любви, а я им не верю. А Бояринову верю:

Не ради нас — грядущей жизни ради напишут дети в синие тетради, в усердии дыханье затая, они напишут: «родина моя…»

И суть не в том, кто выведет ровнее, а чтобы слов тех не было роднее!

Хороший получился вечер. Поэтический. А застолье обошлось без спиртного. Правда, и угощение почти не тронули.

11 декабря. В начале своей литературной деятельности я думал о той радости, которую испытаю, когда люди станут читать мои книги и высказывать своё к ним отношение. Я думал, соберу их всех как-нибудь за праздничным столом, будем вести разговор и радоваться друг другу, что мы встретились — писатель и читатели. Но по жизни всё выходило иначе, и наше собрание было столь же недоступно, как объективное отношение критики к тому, что ты сделал. Я видел, как часто громко превозносились вещи слабые, а то и вовсе бездарные только потому, что в них было что-то против страны, против русских, против славянского единения. Политика лезла из всех щелей такого «произведения», не стесняясь показывать всю свою наготу. Литература как политика — самая гадкая из всех литератур.

Никогда не понимал поэтов, когда они со стоном признавались, как трудно им писать стихи, и требовали к себе повышенного внимания, уважения за «каторжный» труд и любви за верность избранному делу. Таким хочется сказать: «Что ты мучаешься? Ну, брось, раз так трудно». Это как если бы человек поднял шкаф над головой и, вытаращив глаза, стонал: «О, как мне тяжело!» Да опусти ты его, милый, что ты держишь? Нет, не опускает.

Кому дано, тому не трудно. Или трудно, но преодолимо. Например, птице — летать, а рыбе — плавать.

Мария упорно учится говорить. Произносит много звуков, которые пока что похожи не на речь, а на птичьи голоса — от жаворонка до соловья.

Читал ей книжку. Она прервала меня, пошла в свою комнату, принесла другую, «Сказки Пушкина», забралась ко мне на колени и показала — читай! Начал «Сказку о попе и о работнике его Балде». Прочитал, и тут она несколько раз повторила:

— Бал-да, Бал-да.

Попросил, чтобы она сказала — собака. Она — ав-ав.

— Скажи: со-ба-ка.

— Ав-ав.

— Скажи: ба-ка.

— Бака.

— Скажи: собака.

— Ав-ав.

Такого декабря я не припомню. Скоро Новый год, а температура плюс 8. Может, на самом деле глобальное потепление?

18 декабря. Готовил обращение Михалкова к делегатам съезда Союза писателей Беларуси и своё выступление на съезде. Как много нужно сказать!

В том и трудность. Много раз начинал писать — всё не то. В голове — то, а на бумаге выходит не то. Если не получится, придётся выступать без бумажки, что плохо. Потому что заранее подготовленный текст, во-первых, включает в себя именно суть и смысл выступления, во-вторых, предельно организует выступающего. Выступая без «бумажки», можно легко сбиться и упустить то, что необходимо сказать. Бумага — друг мысли и почти всегда — жертва воды, её беречь надо.

Галина, Ольга и Мария собираются в Петербург, у них уже есть билеты на поезд. Саша на машине отправится 30-го, либо со мной, либо без меня. Вернусь из Минска, приму решение.

Ночью написал своё выступление. Длинно вышло, но это ли беда!

На работе Ф. Кузнецов передал мне «Положение о премии Союзного государства Беларуси и России в области литературы и искусства». Предложил ознакомиться и подумать — кого будем выдвигать? При этом напомнил, что у меня есть книга «Открытый ринг».

— Подумаю, — сказал я.

19-21 декабря. В среду вечером с Белорусского вокзала отправился в Минск вместе с Голубничим и Барановой-Гонченко. Где-то в другом вагоне едут Куняев и Казинцев.

Ночь не спал, только иногда в полудрёме проводил час-полтора, но это не сон. Всё думал о грядущем Новом годе, о своих планах, о премии Союзного государства и напоминании Кузнецова, что у меня есть «Открытый ринг». Ну да, большая книга, в которой как раз о жизни и людях России и Беларуси, Ленинграда и Минска, моих родных там и тут. Если те, кто присуждают эту премию, увидят мою книгу так же, как многие критики, которые писали о ней в различных изданиях, то могут. Тем более что я по жизни своей принадлежу двум народам, двум государствам. Итак, решаюсь, а там посмотрим.