Игорь Олиневич - Еду в Магадан

Всю неделю мы без умолку дискутировали на темы мирового капитализма и финансового кризиса, перспектив белорусской экономики, рабочего контроля и трудового самоуправления, бандитского происхождения российской политики и, конечно же, беспредела белорусского режима. Также стали известны подробности «вечной зимы» в других камерах. Речь шла о камере №13, «залётной». Орлов как-то мимоходом упомянул тринадцатую, дескать, «там люди, недовольные жизнью». Оказалось, что в те дни к этой камере было два подхода: шмон через день и шмон каждый день. Там шмотки высыпали из кешеров прямо на пол. Маски могли зайти и разбить дубинками контейнеры с чаем. Там был случай избиения только за то, что человек передал жалобу в прокуратуру прямо в зале заседания суда (январь 2011), а другого, схватив за ворот, закидывали во дворик, но промаахнувшись, попали в стенку… При «личном досмотре» ставили на растяжку абсолютно голыми, а контролёр задавал узникам уж совсем похабные вопросы.

Кстати, о прокурорской проверке в связи с пытками. Она проходила за день до заезда к нам Марцелева и Киселёва. Сам зампрокурора Швед с тусовкой белых воротничков соизволил нас посетить. Начальник Орлов на несколько секунд вошёл в камеру и обвел всех очень строгим взглядом, затем резко вышел. Зашли прокурорские. Швед пару раз спросил, всё ли нормально, и был таков. Напротив двери, на продоле, выстроившись в линию, стояли вертухаи с такими лицами, будто пришли на бандитскую разборку. Естественно, все молчали. Никто не верил этим прокурорам. Мы ещё в конце декабря видели, чего стоит эта прокуратура. Тогда Анатолия Лебедько вызвали к врачу (второй раз за день) как раз в те полчаса, когда прокурор ходил по камерам с очередной ежемесячной проверкой. Понятно, что Лебедько бы много чего сказал. Хотя, что толку? Этот прокурор даже не поинтересовался, где ещё один арестант. И тут было то же кино. Эту тему замечательно иллюстрирует известная картинка с обезьяной, закрывающей себе рот, уши и глаза.

Через дней десять Киселёва перевели. К нам добавили хлопца Дениса. Способный автослесарь; дома остались мать-инвалид и невеста. Впервые мне пришлось увидеть поведение свежеиспечённого арестанта со стороны. Больно было видеть, как день за днем до человека доходило – шаг за шагом – что, по всей вероятности, в прежней жизни осталось всё – дело, невеста, мать-инвалид. Тяжёлое зрелище…

Писем не было весь март. Никаких весточек от родных. Оборвали единственную ниточку, связывающую меня с внешним миром. Похоже, мои речи не понравились кому-то совсем. Хотя понять их логику тяжело, так что я и не пытался. Время коротали так же за чтением, рисованием и беседами. С Максом частенько вспоминали старые добрые деньки: антифа-действия, околофутбольные маневры и панк-концерты. Или креативили на тему кафе-клуба в стиле киберпанк. А вот с Серегой можно было поспорить на темы истории, например, патриотизма времён мировых войн. Или о том, что делать порядочному человеку в случае оккупации НАТО. Марцелев умно и интересно рассказывал об отдельных аспектах политических технологий и рекламы. Еще раньше Федута рассказывал в общих чертах о работе избирательного штаба. Серьёзное дело. Машина! Узнал, что во время кампании кандидат является полностью несамостоятельной фигурой: он должен со всей точностью выполнять директивы своего штаба. Что одевать, как сказать, с кем встретиться – стратегия штаба. Так что подлинными гениями выборов являются не сами кандидаты, а начальники штабов. Слушая эти рассказы, я понимал две вещи: как сильно мы уступаем на публичном поприще и как в реальной жизни иллюзорна «демократия» у «демократов». Народ – всего лишь электоральная масса и запасной козырь. Его настроениями манипулируют, используют в меркантильных целях (так большевики в своё время воспевали пролетариат). Во имя народа произносятся пафосные речи, но в действительности существует лишь демократия буржуазии и её политического аппарата. Чтобы не допустить народ к рычагам управления, первые буржуазные республики вводили имущественный ценз, так что фильтр проходили лишь состоятельные граждане. Лишь когда буржуазия убедилась, что всеобщее избирательное право не угрожает доминированию буржуазных партий, имущественный ценз был отменен. Народ для политика – то же самое, что море для моряка: средство передвижения, источник доходов и целый колодец фольклора. Но также и вечный символ стихии, сметающей всё на своём пути.

И всё же, несмотря на отсутствие внешнего финансирования и незнание социологических закономерностей и технологий, у анархизма есть два ключевых преимущества: неисчерпаемый энтузиазм и чистая правда. А технические возможности и способности – дело наживное.

В конце марта, наконец, началось ознакомление с делом. Нам добавили ст. 218 «Повреждение имущества». У Сани и Коли старт был с 3-х лет, вплоть до 10, у меня – с 7 до 12. Оказывается, бывают вот такие нереальные сроки на ровном месте. Раньше я думал, что столько дают за диверсии, терроризм, убийства и т.п. В первую очередь, я искал показания парней, чтобы больше не мучиться вопросом, выдержали ли они. Всё оказалось в порядке. Не прогнулись. Также было интересно, что сказали всякие свидетели и на чём вообще строилось дело. Отпечатки, избитый шаблон детективов – уже прошлый век. Запах (потовые выделения), клетки кожи, слюна и даже воздух в закрытых помещениях – вот по-настоящему существенные идентификаторы личности. У посольства нашли перчатки с потом Веткина и следами жидкости, возможно той же, что была найдена и на осколках бутылок. Ещё был его звонок с ближайшей остановки транспорта. В принципе, это само по себе ещё ничего не доказывает, но он решил иначе. Держался дней пять, потом сдался. Сначала указал соучастниками меня и незнакомую личность, затем приплёл Диму Дубовского, затем сменил Диму на Дениса. Вот так меняют товарищей на милость карателей и надежду на иллюзию свободы. Сука есть сука, гореть ему в аду.

Следак гнал на Сашу, дескать, тот духом пал, говорил мне ещё что-то насчёт сроков: типа дадут немного, но что не он их определяет, и т.д. и т.п. Только такие отмазки гражданина легавого не прокатят: он такой же соучастник этого судебно-следственного беспредела. Следак что-то ещё пытался втирать про ответственность, но ему было не понять одно: я уже давно забил и на «суд», и на срок. Я лишь хотел повидать своих товарищей и поскорее уехать из этого дурдома в лагеря.

Пришла газета, в которой была статья про освобождение Федуты: выпустили на подписку о невыезде. Но нормально порадоваться мы не смогли. Смущала одна деталь. Оказалось, что с нашей камеры его перекинули во вторую, транзитку, в которой он пробыл один… 55 дней! Вряд ли кто-нибудь обратил внимание на это обстоятельство, но мы поняли всё без слов. Хуже всех мучений – это быть одному и каждый день слышать, как мучают других. На третий день одиночества хочется лезть на стенку, на пятый – начинает съезжать крыша. Я пробыл в одиночке две недели (максимальный срок наказания в карцере), и я был счастлив, когда меня перевели к людям. Но почти два месяца… – это кошмар. Долго мы обсуждали, как нашему литератору дались эти дни, и никто не шутил, не улыбался, не высказывался легкомысленно. Пришли к такому выводу: каждому узнику «американки» в большей или меньшей степени пришлось хлебнуть ужаса и пострадать, но самая жестокая участь среди всех выпала Федуте. Мало того, что нужно было не сломаться. Не сойти с ума – вот, что было на повестке дня.