Илья Басс - Жизнь и время Гертруды Стайн

В ноябре 1925 года гостем Гертруды был Поль Робсон, совершавший турне по Европе. После чая он с удовольствием спел для женщин. «П. Р. мне дорог» — писала она Ван Вехтену.

А вот с Джеймсом Джойсом, соперником в области литературного модернизма, Гертруда (или Джеймс?!) не захотела знаться. Появление романа Улисс и его успех вызвали у Гертруды откровенную зависть. Хемингуэй был недалек от истины, утверждая позднее: «Если вы приведете [к Гертруде] Джойса, второй раз вас уже не пригласят». О самом Улиссе она отозвалась так: «С меня более чем достаточно этих ирландских фей… они еще менее аппетитны, чем немецкие».

Было предпринято несколько попыток свести тогдашних двух парижских столпов модернизма. Незадолго до закрытия журнала Транзишн его владельцы Мария и Эжен Жола устроили нечто вроде вечеринки, пригласив авторов и друзей журнала. Комната была заполнена гостями — пили шампанское, шумный разговор велся в нескольких местах. И вдруг все стихло. Неповторимая фигура Стайн, преследуемая тенью — Элис, по-королевски проследовала к стульям, не обращая ни на кого внимания. А в глубине комнаты сидел Джеймс Джойс с женой Норой, не выказывая никакого интереса к прошедшим мимо него. Вскоре группа молодежи собралась полукругом около стула, где восседала Гертруда, и шум возобновился. Ни Стайн, ни Джойс так и не подошли друг к другу. В рукописи воспоминаний Сильвии Бич содержится и другой эпизод, не вошедший в ее книгу:

Бедный Эжен Жола остановился однажды в моем магазине. Бледный, с дрожью в голосе, он рассказал, какой нагоняй от Гертруды получил, потому что в своих обозрениях уделяет чересчур много внимания этому ‘грязному ирландскому политику Джеймсу Джойсу’.

Сильвия ‘ответственна’ и за другую, оказавшуюся относительно успешной попытку свести вместе обоих писателей. Однажды Стайн пригласили на чай к скульптору Джо Дейвидсону. Присутствовавшая там Сильвия Бич, получив согласие обеих сторон, представила враждующие стороны друг другу, и к удивлению присутствующих, произошел обмен рукопожатием. Вот как описывает эту сцену Токлас:

Она [Стайн] рассказала мне, что приветствовала Джойса словами ‘После стольких лет’. ‘Да, — ответил он — и наши имена всегда связывают вместе’. Она сказала: ‘Мы живем в том же округе’. Он не ответил, и она ушла беседовать с прибывшим из Калифорнии.

А в интервью парижской Трибюн Стайн заявила:

«Джойс хорош… [но] его влияние ограничено».

Не теряли женщины контакта и со старыми знакомыми. Во время войны кошка пробежала между Гертрудой и Пикассо.

В чем дело, ни он, ни она не сообщают. После Первой мировой войны слава Пикассо росла. К тому времени Пабло с Ольгой Хохловой переехали на правый берег Сены, в буржуазный район. Гертруда же начала испытывать денежные затруднения, равно как и проблемы с публикацией своих произведений. Отношения между обоими почти сошли на нет, но в начале двадцатых годов вернулись, если и не на прежний уровень, то на вполне дружеский. В 1921 году у Пикассо родился первенец Паоло (4 февраля, едва не угодил на день рождения Гертруды). Художник подошел к Гертруде на одном из вернисажей, положил руку на плечо и произнес: «Черт побери, давай будем друзьями». Последовали объятия, и на следующий день обе стороны встретились на квартире художника. Гертруда стала крестной матерью Паоло. Желая сделать приятное, она задумала посвятить малышу книгу, которую назвала Книга на день рождения. Пикассо грозился сделать иллюстрации, Кенвайлер — издать. Художник даже сделал несколько эскизов, но проект остался незаконченным. Кенвайлер писал: «Его [Пикассо] ‘пассивное сопротивление’—… сопротивление любой работе, не рожденной спонтанно его собственным разумом, а привнесенной извне, — вызвало неудачу нашего проекта». Книга вышла лишь в 1957 году в сборнике Алфавиты и дни рождения.

Сближение с Пабло принесло еще один результат: Гертруда написала Полный портрет Пикассо.

С окончанием войны разрешились мелкие недомолвки и с Грисом. Она поздравила художника с удачной выставкой, после чего наступило примирение.

Насколько можно понять из воспоминаний обеих женщин, в 20-е годы Гертруда была более близка к Грису, чем к Пикассо. Токлас писала: «Грис [после войны] стал фаворитом Гертруды. Мы часто встречались в Париже. <���…> Хуан, несмотря на проблемы со здоровьем, был жизнерадостным, приятным собеседником». По просьбе Элис он разработал орнамент для чехлов к стульям, а уже будучи серьезно болен, изготовил серию литографий к книге У жены была корова. История любви. Женщины посещали Гриса и на юге: в Бандоле, в Монте-Карло и Тулоне. Гертруда все более привязывалась к Грису, и художник был рад этому — он дорожил ее мнением.

Вот отрывок из письма (31 января 1920) касательно выставки в Салоне Независимых: «Несколько человек довольно громко оценили меня. Поддержку оказал Пикассо. Гертруда Стайн, с которой у нас разладились дела, сказала мне, что одна из моих картин — лучшая в Салоне. С другой стороны, Брак отказался повесить картины в одной комнате со мной». В позднейшем письме от 13 февраля 1922 тон меняется: «Гертруда Стайн еще не написала… мне хочется знать, что она думает о моих картинах».

Грис частенько спрашивал совета, готовя тексты к своим статьям и выступлениям.

Гертруда в 20-х годах приобрела еще несколько картин Гриса: Сидящая женщина со сложенными руками, Зеленая одежда, Тарелка с грушами и Стол у окна. В феврале 1927 года художник опять вернулся в Париж, на сей раз окончательно: было очевидно, что его кончина близка. С болью в сердце писала Гертруда Ван Вехтену: «Я в страшном горе, очень, очень дорогой друг Хуан Грис при смерти». Гертруда и Кенвайлер не оставляли художника в беде, поддерживая Хуана и его верную подругу Жозетту вплоть до самой его смерти от уремии 11 мая 1927 года.

Пикассо подметил увлеченность Стайн Грисом и в какой-то степени приревновал к нему. Однажды он даже бросил ей с яростью: «Скажи, почему ты так защищаешь его работы. Ты же знаешь, что они тебе не нравятся». После похорон Пикассо зашел к Гертруде, и они проговорили целый день. «У тебя нет никаких оснований скорбеть по нему — с горечью сказала ему Гертруда, — ты никогда не понимал смысла [его творений]».

На смерть художника она подготовила эссе-некролог Жизнь и смерть Хуана Гриса, положив в основу раннюю, расширенную заметку для журнала Литтл Ревью (осень/зима 1924/1925 год). Текст начинается и заканчивается как традиционный нарратив о жизни и достижениях художника. По тону и стилю заметно, как трудно было писать ей о Грисе. Явственно ощущается боль от потери дорогого друга. Излагая события, она перескакивает с прошлого времени на настоящее и наоборот. Канвейлер назвал эссе «раздирающей душу элегией, в которой наши три имени слились воедино».