Николай Кузнецов - Крутые повороты: Из записок адмирала

Не показывая вида, но, естественно, страшно расстроенный, я вернулся к себе в кабинет и задумался о причинах всего происходящего. Предположил, что, видимо, вопрос о моем нахождении на этой должности им уже предрешен, и он не считает целесообразным тратить время на разговоры со мной. Я готов был немедленно оставить пост, но мне не хотелось поступать так, чтобы это выглядело как мое личное нежелание служить с Жуковым.

Дни шли за днями, отношение Жукова к моим вопросам продолжало оставаться явно не в пользу флота. По проектам доклада он делал грубые замечания по телефону вроде: «Что там нагородили», «я не могу подписывать эту чепуху», не давая одновременно своих четких разъяснений, в чем, собственно, «чепуха» и что там «нагорожено». Положение становилось невыносимым. С каждым днем Жуков становился все более нетерпимым, его мнения становились совершенно непререкаемыми. Теперь уже он не только не терпел возражений, но даже по чисто флотским специальным вопросам, в которых он, конечно, не мог подробно разбираться, делал свои категорические заключения, даже не слушая моего мнения как специалиста-моряка. Так, в разговоре по десантным средствам он мне заявил, что не собирается ими пользоваться, а пойдет куда потребуется на танках. Он спросил, знаю ли я, что были опытные учения с плавающими танками? Я ответил, что хорошо знаю, заметив одновременно, что учения проводились в бухте на Черном море, и обстановка там не имеет ничего общего с обстановкой на море или даже в проливе шириной в несколько миль. В ответ я получил очередную грубость, и разговор на этом закончился.

Докладывать высшему начальнику (Булганину) было бесполезно. Ухватившись за портфель Председателя Совета министров, он абсолютно забыл все флотские вопросы, полагая, что они теперь полностью в компетенции Жукова.

Тяжелейшая служебная обстановка обернулась для меня болезнью. Я перенес инфаркт. Доктора предписали ограниченную продолжительность работы. Обдумав и учтя все равно не клеящиеся (без просвета) отношения с Жуковым, я сам обратился к нему с просьбой «освободить меня» с поста заместителя министра обороны и использовать на меньшей работе. Это было расценено как мое нежелание работать с Жуковым. Какая-то доля правды в этом есть. Руководствуясь не личными мотивами, я считал нежелательным и вредным для дела наше сотрудничество, после того как маршал Жуков без обиняков заявил мне, что он не оставит «без последствий» мои сомнения по поводу его назначения на высокий пост. Но главное заключалось не в этом. Личное положение мое меня к тому времени уже не так интересовало. Излишним честолюбием я никогда не страдал, а, пробыв довольно длительное время на посту наркома и министра ВМФ, готов был удовлетвориться более скромным участком работы. Важнее было то, что мои неприязненные отношения с министром обороны неизбежно сказывались бы на деле.

Ответа я не получил.

За все время болезни никто из вышестоящих начальников не поинтересовался моим здоровьем, и только после моего рапорта Жуков позвонил на дачу и в разговоре с женой посоветовал не обращать внимания на то, что говорят врачи. Разумному совету своего министра я, к сожалению, последовать не мог, так как едва ходил и мое сердце часто давало перебои.

Через несколько дней, видимо, посоветовавшись с кем-то, Жуков предложил мне назвать кандидата на должность первого заместителя Главкома ВМФ, который мог бы длительное время оставаться за меня. Я назвал С.Г. Горшкова, тогдашнего командующего Черноморским флотом, который и был им принят и назначен.

Оставаясь больным, я, однако, слышал, что фактически вопрос о моем уходе решен и что Жуков только рвет и мечет, почему я сам подал рапорт, а не он первый проявил в этом инициативу.

В октябре того же 1955 года подобные разговоры приобрели реальное воплощение в виде официального заявления в мой адрес, что меня, конечно, нужно освободить, но не по болезни, а по другим мотивам [70].

Я чувствовал существующую ко мне неприязнь как со стороны Хрущева, так и со стороны Жукова. Боюсь утверждать, кто из них был инициатором, но в любом случае суждения обо мне у них были основаны либо на мнении других, либо на личной неприязни. Ни с Хрущевым, ни с Жуковым я не имел удовольствия ни разу беседовать и обмениваться серьезно взглядами по вопросам флота. Значит, они не могли обстоятельно знать мою точку зрения по кругу моих обязанностей. Но я имел все основания предполагать, что «судьба моя уже решена». Обнаружилось это в начале октября 1955 года.

Находясь на отдыхе в Ялте, я, узнав о совещании флотских руководителей в Севастополе, поехал туда. «Крещенским холодом» встретил меня Хрущев, а за ним и Жуков. «Быть грозе», — подумал я. Она вскоре разразилась. На первом же заседании Хрущев бросил в мой адрес какие-то нелепые обвинения с присущей ему грубостью. Я понял: ему важно было общенародно высказать свою точку зрения. После совещания я просил принять меня. Мне было отказано. Да и что он мог бы сказать мне прямо в глаза? Возмущало лишь его злоупотребление властью. Я еще формально был Главкомом ВМФ, и он не имел права распоряжаться государственными делами, как в своей вотчине. В еще большее смущение я приходил, слушая в те дни его речь на корабле при офицерах всех рангов о флоте, о Сталине, о планах на будущее. Вел он себя как капризный барин, которому нет преград и для которого законы не писаны. Так, ему не понравился корабельный шум, мешавший отдыху, и он туг же перебрался в вагон, не задумываясь, что этого не следовало бы делать хотя бы из-за моряков, всю свою жизнь проводящих в худших условиях. Попутно вспоминаю, как в 1954 году он, разместившись в бывшем дворце генерал-адъютанта Алексеева в Порт-Артуре, ночью поднял всех на ноги из-за какой-то мелочи и перебрался в особняк, предоставленный китайцами в Дальнем. Не к лицу это бывшему «шахтеру»! Р.Я. Малиновский мне утром объяснил, что «здесь не оказалось ночью теплой воды в умывальнике». Но ведь это была наша, советская территория и недостатки нашенские… Зачем же от них бежать? Кажется, я отошел от своей темы и увлекся личностью Хрущева.

Одним словом, Хрущев в Севастополе дал сигнал: «Ату его, ату!» Мне ничего не оставалось, как ожидать развития событий.

Буквально через несколько дней произошел драматический случай с линкором «Новороссийск». Жуков воспользовался им в качестве повода. Это его устраивало и как министра (нашел «козла отпущения»), и как человека, который не любил возражений. Хрущев же в те дни демонстративно подчеркивал свою близость к нему.

…Через год довольно странным путем был снят Жуков. Он на себе испытал коварный метод снятия людей без их ведома.

Время текло. Острота вопроса пропадала. Я несколько раз виделся с Жуковым случайно в поликлинике или в санатории «Архангельское». Мы здоровались и перекидывались несколькими фразами, как совсем малознакомые люди.