Глеб Елисеев - Лавкрафт

Во время своих странствий Картер преодолевает массу трудностей и переживает множество приключений, сталкиваясь с ужасным монстрами. Называются они часто несколько несерьезно — зуги, гуги или гасты, — но это не мешает быть им одновременно пугающими, отвратительными и смертоносными. Например, вот такими: «То была лапа двух с половиной футов шириной с исполинскими когтями. За ней показалась другая лапа, а потом уже покрытая черной шерстью исполинская рука, с которой обе лапы были соединены короткими перешейками. Потом сверкнули два розовых глаза и появилась огромная, как бочка, голова разбуженного гуга-часового. Его глаза под костистыми выростами, покрытыми мохнатой щетиной, выпирали в стороны на два дюйма. Но самое отвратительное в этой голове была исполинская пасть. Из пасти торчали желтоватые клыки, а начиналась она от верхушки до самого низа головы и раскрывалась вертикально, а не горизонтально» [226] 226. Там же. С. 268–269. . Картер посещает города и страны, хорошо знакомые всем, читавшим ранние рассказы Лавкрафта: это и Ултар за рекой Скай, и гора Нгранек, и Селефаис в Оот-Наргае.

Он встречает и персонажей из этих рассказов — например, Атала из «Других богов» и «Кошек Ултара» или Куранеса. По пути ему даже попадается Ричард Пикман. Да-да, тот самый Пикман из «Фотомодели для Пикмана». Он не только не погиб, но стал одним из самых влиятельных упырей. В сложной ситуации Пикман приходит на помощь Картеру, да еще не один, а с целым войском пожирателей мертвецов.

Однако от всех этих встреч, странствий и приключений Картера так и веет некоторой бессвязностью и несерьезностью, столь характерной для снов. Достаточно вспомнить описание битвы упырей с жабоподобными лунными монстрами, вроде бы ведущейся по всем канонам фэнтезийных сражений, но при этом выглядящей пародией. А явление легионов земных кошек, спасающих героя, угодившего на обитаемую Луну, — что может быть неправдоподобнее? В истории Картера действительно доминирует логика сна, и Л. Спрэг де Камп не зря сравнивал этот текст с «Алисой в Стране чудес» Л. Кэрролла.

И все же, преодолев самые сложные препятствия, Картер добирается до промежуточной цели — горы Кадат, где обитают боги, которых контролирует главный среди них — «ползучий хаос» Ньярлатхотеп. Именно он и открывает перед Картером главную тайну его поисков: «Ибо знай, что твой золотой мраморный город чудес — это лишь сумма всего того, что ты видел и любил в юности… Это великолепие бостонских крыш на горных склонах и озаренных пожаром заката западных окон, и душистых цветов на площади Коммон, и огромного купола на холме, и лабиринта фронтонов и печных труб в фиолетовой долине, по которой сонно течет Чарльз… Эта красота, отлитая, закаленная и отшлифованная годами воспоминаний и снов, и есть твой чудесный град на неуловимом закате; и чтобы найти этот мраморный парапет с дивными вазами и резным перилами, и чтобы спуститься наконец по бесконечным ступеням в город широких площадей и разноцветных фонтанов, тебе надо лишь вернуться к мыслям и видениям своего милого детства» [227] 227. Там же. С. 333. .

И несмотря на то что Ньярлатхотеп проявляет свою злокозненную сущность, пытаясь напоследок погубить Картера, тому все же удается вернуться домой. «С криком и содроганием пробудился в своей бостонской спальне Рэндольф Картер, оглушенный органным аккордом утреннего щебета и посвиста и ослепленный блеском рассветного солнца, чьи лучи, отразившись в огромном золотом куполе ратуши на холме, проникли сквозь пурпурные окна. Птицы пели в потаенных садах, и пьянящее благоухание аккуратно подвязанных лоз струилось из сада, посаженного еще его дедом. Красота и свет плясали на классическом камине, и на резном карнизе, и на стенах в причудливых узорах, а лоснящийся черный кот, разбуженный громким криком хозяина, поднялся, зевая, со своей лежанки» [228] 228. Там же. С. 334–335. .

Таким образом, роман, вроде бы посвященный бегству в воображаемый мир, оказывается проникнут антиэскапистским пафосом. Это ощущается и в его финале, и еще раньше, когда Лавкрафт описывает, как разочарован вроде бы счастливым пребыванием в стране заповедных снов Куранес: «Он был царем Оот-Наргая, но не нашел в том никакого глубокого смысла и постоянно испытывал тоску по милым сердцу приметам Англии, которые так много значили для него в юности. Он отдал бы все свои владения за один только звон корнуолльского церковного колокола, несущийся над долинами, и все тысячи минаретов Селефаиса — за родные островерхие крыши деревенских домов вблизи его родового поместья» [229] 229. Там же. С. 283–284. .

Несмотря на явные художественные достоинства получившегося текста, Лавкрафт оказался недоволен «Сомнамбулическим поиском неведомого Кадата». Роман явно противоречил его новым взглядам на то, как должно быть построено прозаическое произведение и как в нем должны развиваться события. К 1927 г. Лавкрафт окончательно уверился в том, что по сравнению с символическим повествованием гораздо большее впечатление на читателя производит псевдореалистический текст, пронизанный подробностями из обыденной жизни, вступающими в резкое противоречие с фантастической предпосылкой. А «Сомнамбулический поиск неведомого Кадата» во всех подробностях сюжета и антуража был максимально далек от псевдореализма. Боги, обитающие на вершине, более близки к богам Пеганы лорда Дансени, нежели к Великим Древним, этим чудовищным инопланетным монстрам. В «Сомнамбулическим поиске неведомого Кадата» образ Ньярлатхотепа, произносящего назидательные и даже частично моралистические поучения, будет резко противоречить его же сущности Великого Древнего из более поздних рассказов.

Скорее всего, именно недовольство символической концепцией «Сомнамбулического поиска неведомого Кадата» заставило Лавкрафта отложить уже готовый роман в сторону и не пытаться его напечатать. Он даже откровенно назвал свой труд «бледным вторичным дансенизмом» [230] 230. Цит. по: Спрэг де Камп Л. Указ. соч. С. 352. . Роман слишком явно противоречил тому, что его создатель считал правильным и многообещающим в развитии «литературы ужасов» в конце 20-х гг. XX в. Больше текстов, вызывающих прямые ассоциации с книгам лорда Дансени, Лавкрафт не писал, предпочитая собственный путь, базирующийся на намеренно реалистическом и нарочито прозаичном изображении немыслимых и невозможных событий. Полный вариант истории о приключениях Рэндольфа Картера в стране заповедных снов был опубликован лишь после смерти фантаста — в 1943 г., в сборнике «По ту сторону сна».

И хотя Лавкрафт только в 1930 г. четко заявит, что стиль и приемы лорда Дансени для него «неестественны», полный разрыв с «дансенианством» произошел после завершения «Сомнамбулического поиска неведомого Кадата». Во всяком случае, роман, начатый Лавкрафтом сразу же после завершения долгой истории о похождениях Рэндольфа Картера в стране снов, написан в совершенно иной, почти документальной и нарочито реалистической манере.