Юрий Гальперин - Воздушный казак Вердена

Дальше — газетные вырезки, письма, телеграммы… Вот тут уже были ответы на некоторые вопросы. Что я узнал?

Родители Пульпе, имевшие в Риге магазин, люди довольно состоятельные, серьезно заботились о будущем Эдуарда и его младшего брата Карлиса. С детства они обучаются русскому и немецкому языкам. Друг семьи поэт Фрицис Багинский очень привязан к Эдуарду. Он руководит его чтением, обучает декламации.

Эдуард заканчивает Александровскую гимназию, когда отца уже нет в живых, а мать вышла замуж «за какого-то Берзиньша», записывает один из друзей. С отчимом отношения натянутые, и после окончания гимназии Эдуард уезжает в Москву.

Более всего интересны воспоминания близкого друга Пульпе, очевидно, сотрудника или компаньона некоего предприятия в Москве, Столбова. У него поначалу и останавливается Эдуард. «…Хорошо зная немецкий, — пишет Столбов, — Эдуард сразу же получил частные уроки. Поступил в университет. Латышские студенты основали в Москве землячество, главой его вскоре стал Пульпе. Я научил его двойной итальянской бухгалтерии, которой Эдуард заинтересовался, и он стал вести все дела «Fraternitas Moskoviensis».

По праздникам латышские студенты вместе с Пульпе обычно собирались у меня, а по вечерам гостили у моего друга — московского архитектора Карлиса Вилниса. Часто оставались у него до утра: молодые танцевали с барышнями Вилнис, их подругами. Эдуард был очень ловкий танцор и вообще проворный юноша…»

О Московском университете мы с вами знаем, а вот после учебы в Геттингене Пульпе снова возвращается в Москву, поступает на работу в гимназию Петра и Павла. Судя по другим воспоминаниям, готовится к магистерскому экзамену. Столбов же продолжает: «В гимназии, где был директором большой деспот немец Пак, Пульпе, проработав год, поссорился с ним и уехал в Ригу. Там он преподает в гимназии Людвига Берзиньша в Дубултах.

Пульпе был превосходным учителем математики… Занимался и строительством самолета…» Строил самолет?.. Об этом узнаю впервые. Так ли это?

Оказывается, да. Товарищ Пульпе по университету Константин Кирш свидетельствует: «…Однажды, осенью 1911 года, он в обществе друзей рассказывал о самолете, который строил, сконструировал и на котором летал на Рижском взморье».

Интересно! Выходит, он умел летать еще до школы, где на «моране», как записано им, «ежедневно катался». Ведь это во Франции.

На нескольких листочках, вырванных из какого-то журнала и начинающихся с продолжения очерка о Пульпе, говорится: «…Занимаясь наукой, Пульпе очень скоро стал выдающимся преподавателем. Товарищи молчаливо признали его превосходство, уважали за честность мысли и действий… Знающие люди говорили, что такой учитель недолго удержится. К несчастью, они оказались правы. Это было время ожесточенной русификации края, и удары наносились больше всего латышской школе. Экзамены были угрозой для учеников и учителей… На каждый экзамен командировали из округа депутатов, сановных и чиновных педагогов казенных школ, иногда по два сразу. Они действовали опустошительно, как чума, как казнь египетская: экзаменовали латышей на русском языке, требуя всех тонкостей и деталей, какие могла только изобрести школьная рутина. Экзамены продолжались от четырех часов до полуночи, были случаи, когда ученика «спрашивали» по три-четыре часа. Обмороки, истерики…

На одном таком бесконечном экзамене по математике, когда ученики изнывали над нарочито запутанными логарифмическими вычислениями, Пульпе, который устал сидеть, встал и, заложив руки за спину, начал ходить на своих длинных и сильных ногах вдоль стены огромного зала. Это не понравилось главному депутату, и он громко попросил Пульпе сесть. Пульпе вспылил:

— Вы вправе проверять знания моих учеников, но хожу я или сижу — это, к счастью, вне вашей компетенции!

Депутат обиделся и принес жалобу попечителю округа. Попечитель Прутченко встал на сторону депутата:

— Почему бы вам было не сесть? — спросил он Пульпе.

— Сегодня попросят сесть, а завтра попросят лечь? Нет, ваше превосходительство, уж лучше я освобожу школу от своего присутствия.

И ушел. Школа потеряла исключительно талантливого педагога. С. Смирнов».

А ведь в Дубултах Эдуарду было хорошо: добрые товарищи (верно, Смирнов был одним из них), где-то рядом можно было заниматься своим самолетом. Думаю, что именно из-за него-то он сильно поиздержался, залез в долги. Вот сохранилась телеграмма из Дубулт: «Москва, Суворовская, 27, Столбову. Дорогой Столбов. Я здоров. Посылаю тебе часть моего долга и прошу извинить, что нет больше. Привет всем твоим. У нас здесь было шикарное открытие гимназии. Все прошло гладко. Твой Пульпе».

Это осень 1909 года. Перевод на двадцать рублей. Во втором переводе, тоже небольшом, указание: «Рубль прошу отсчитать за марки, которые ты мне давал».

Это не мелочность, а щепетильность даже в отношениях с другом. Да и рубль тогда… Последний из сохранившихся переводов отправлен в начале 1911 года: «Дорогой Столбов, посылаю тебе еще одну часть своего долга и надеюсь, что скоро мы с тобой разочтемся. Твое доброе сердце я уже достаточно долго испытывал.

У нас уже начало теплой весны, пишу у открытого окна, и солнце заглядывает внутрь. Твой Эдуард». Теперь Пульпе работает в Риге, в другой гимназии у друга — поэта и общественного деятеля Атиса Кениньша.

Довольно скоро умирает мать. Эдуард ликвидирует давно захиревшее дело, распродает имущество, обеспечивает брата, которого всегда опекал, и уезжает во Францию. Там учится или доучивается летать, поступает в Высшее училище аэронавтики, решив объединить науку с практикой. Так вот где судьба свела его с Константином Акашевым! Помните донесение охранки, что тот едет в Россию с паспортом Пульпе? Они не просто соученики, а друзья. И на войну пошли вместе.

Когда началась война, то в кафе «Спорт», любимое место отдыха летчиков, «съехались авиаторы всех национальностей обсудить, как прийти на помощь приютившей их Франции. Это я прочитал во французском журнале. Военные летчики, все уже мобилизованные, отсутствуют. Настал черед частных летчиков. Они единодушно решили предложить свои услуги Франции и добровольно записаться в армию.

Через несколько дней состоялось уже официальное собрание, на котором командующий французской авиацией генерал Бернар сообщил летчикам о согласии правительства принять предложенные услуги… Из русских пошли: Пульпе, Давришев, Акашев, Томсон, Борисов, Скачков и Славороссов (его на собрании не было. — Ю.Г.).

Вскоре кафе «Спорт» обезлюдело: люди-птицы разлетелись.

Очень редко кто теперь заглядывает в эти старые-престарые газеты, журналы, а я вот прочитал и рад, что помогу и вам соприкоснуться с драгоценной романтикой человеческих чувств, благородством русских людей, оказавшихся на чужбине.