Николай Зенькович - Михаил Горбачёв. Жизнь до Кремля.

Какова судьба остальных наград Брежнева и сколько их у него было? 26 ноября 1986 года все они были перевезены с дачи Брежнева в Орденскую кладовую Президиума Верховного Совета, где сданы на хранение. Это было сделано в соответствии с пожеланием супруги Леонида Ильича — Виктории Петровны.

При описи оказалось, что, кроме пяти Золотых Звёзд, о которых знали все, имелись ещё тридцать четыре, о которых не знал никто: 21 медаль «Золотая Звезда» и 13 медалей «Серп и Молот». Как выяснилось, это были не муляжи, а дубликаты. Разница в том, что муляжи делались из сплава, а дубликаты — из чистого золота. Первые изготавливались для музейных стендов, вторые — если медаль потеряна или испорчена. В данном случае не было ни пропажи, ни порчи — всё в исправности. Дело в том, что периодически Л.И. Брежневу переставало нравиться расположение звезд на маршальском кителе, и когда он просил заказать новую колодку, то её делали… полностью новую. «Негодное» у него никто не забирал.

Официальная же опись закончилась на цифре 114. Орден «Победа», пять Золотых Звёзд Героя, 16 орденов и 18 медалей СССР, две маршальские звезды с бриллиантами — генерала армии и Маршала Советского Союза, кроме того, почётное оружие с золотым изображением Государственного герба СССР. Также были приняты 42 ордена и 29 медалей иностранных государств. Среди них три Золотые Звезды Героя НРБ, два ордена Знамени ВНР с алмазами, орден «Золотая Звезда» СРВ, «Большая звезда Дружбы народов» ГДР, три Золотые звезды Героя ЧССР, большой крест ордена «Солнце Перу» и другие.

В бытность Брежнева было принято решение награды оставлять в семьях. Горбачёв отменил это решение.

Спустя некоторое время награды Брежнева всплыли. Случилось это в 1998 году. При обыске у неоднократно судимого А. Карманова, крупного дельца подпольного антикварного рынка, была обнаружена поразившая всех уникальная коллекция, в числе которой — четыре Золотые Звезды Героя, принадлежавшие Брежневу. Они были изъяты муровцами. Как они попали к антиквару, остаётся только строить догадки. Если вспомнить, сколько шума было когда-то вокруг этих наград, то можно представить, какую ценность они представляют для коллекционеров. Кстати, на одном из аукционов, проводившихся в Москве «Литературной газетой», гражданин Карманов продал пять удостоверений на имя Леонида Ильича Брежнева по 500 долларов за штуку.

Жертвами Карманова, по сведениям из МУРа, в постсоветское время стали семьи маршалов С. Будённого, Г. Жукова, С. Тимошенко, К. Рокоссовского, генералов И. Кожедуба и П. Лучинского. Награды этих героев, скончавшихся в брежневские времена, остались, по существовавшему тогда положению, у родственников. Горбачёв изменил этот порядок. Возникает вопрос: каким образом оказались Золотые Звёзды Брежнева в руках частного коллекционера? Ведь они были изъяты государством у семьи Леонида Ильича.

Ю. Чурбанов:

— Мой арест произошёл 14 января 1987 года в кабинете начальника следственной части Прокуратуры Советского Союза Германа Петровича Каракозова.

Накануне, где-то с утра, Каракозов позвонил мне на квартиру и сказал, что завтра ждёт к себе в 12 часов дня. Утром мы ещё раз перезвонились, и, ни о чём не подозревая, я приехал в Прокуратуру. Внизу меня ждал следователь по особо важным делам Литвак. Мы поздоровались за руку, Литвак приветливо улыбнулся, он вообще производил впечатление очень обаятельного человека, и мы поднялись на второй этаж в приёмную Каракозова.

Но только я переступил порог, как мне навстречу поднялись два молодых человека с хорошей полувоенной выправкой (я так и не узнал, кто они такие) и заявили: «Вы арестованы!» Тут же, в приёмной, с меня сняли подтяжки, галстук, часы, из ботинок выдернули шнурки. Понятыми были две женщины, сотрудницы Прокуратуры, как я узнал потом от следователя Миртова, да и понятно, что сотрудницы, с улицы кого попало ведь не позовёшь, всё-таки генерал-полковника арестовывают как-никак. Хорошо, что в этот момент я был в штатском, не в военной форме, а то могли бы, пожалуй, и погоны сорвать, хотя я ещё и звания в то время не был лишён, это произошло гораздо позже.

Вот так, поддерживая штаны руками, я предстал пред светлые очи Германа Петровича Каракозова, начальника всех следователей СССР. В его кабинете уже находились Гдлян и Иванов, полковник юстиции Миртов, молодые люди, объявившие мне об аресте, и ещё один человек, я его не знал (но, может быть, он из КГБ?). Особенно меня поразил Каракозов. Это был уже не тот улыбающийся Герман Петрович Каракозов, который месяца два назад первый раз попросил меня заехать к нему в служебный кабинет. За столом сидел хмурый, довольный собой человек — довольный первой победой! Каракозов сразу показал мне ордер на арест, подписанный заместителем Генерального прокурора Сорокой, причём (надо понять состояние, в котором я находился) всё это было сделано так быстро, даже слишком, что я даже не успел разглядеть стоявшую на нём дату. Впрочем, какая разница?

Кто-то, по-моему, Гдлян, положил передо мной белый лист бумаги, дал мне свою ручку, заправленную чернилами, потому что моя, шариковая, была отобрана, и тут же, пока я не опомнился от самого факта ареста, предложил написать заявление о моей явке с повинной. Какое счастье, что я всё-таки сообразил тогда и категорически от этой «повинной» отказался. Тогда была бы верная смерть.

Чурбанова поместили в следственный изолятор КГБ в Лефортове. Начались изнуряющие допросы.

— Когда мне в Лефортове стало совсем худо, — продолжает он свой горестный рассказ, — когда по намёкам Гдляна, Иванова и полковника Миртова я понял, что меня могут расстрелять, для этого, как говорится, всё готово, когда уже не было никаких сомнений, что «кремлёвско-узбекское дело» превращено Гдляном и Ивановым в грандиозный политический спектакль, я не выдержал, и, выбрав удобный момент, обратился к начальнику изолятора с устной просьбой (такие просьбы на бумаге не фиксируются) о встрече с председателем КГБ СССР генералом армии Виктором Михайловичем Чебриковым. Я сказал начальнику: «По личному вопросу». Странно, наверное, но моя просьба была исполнена.

Меня вызвали через несколько дней, вид у сопровождающих прапорщиков был перепуганный, кажется, я и руки за спиной не держал, они за мной не следили, им было не до того. Мне посоветовали получше одеться, я эти рекомендации выполнил как мог, и вот когда я вошёл в кабинет начальника следственного изолятора, за его столом сидел Чебриков. Мы за руку поздоровались, он представил мне второго человека, который был с ним, сказал, что это его помощник по Политбюро. Была и такая должность. Началась беседа. Чебриков поинтересовался, нет ли с моей стороны жалоб на содержание или питание, их не оказалось, хотя на питание в Лефортове (да и в других изоляторах КГБ) полагалось 47 копеек в сутки — каша и супы, вот и всё питание. Больным людям, сердечникам и язвенникам, иногда дают немножко масла и отварного мяса, а всё остальное, то есть конкретно: печенье, белый хлеб, какие-то самые банальные продукты, а также сигареты и мыло можно приобретать в тюремном магазине на 10 рублей в месяц, не больше. Мне запретили получать передачи из дома. (Гдлян говорил, что какие-то партийные функционеры, особенно узбеки, хотят меня отравить.) Но Чебрикову я не жаловался. Я сразу спросил его о другом: «Виктор Михайлович, вы меня знаете, я вас знаю, скажите честно — кому и зачем понадобился весь этот спектакль? Что происходит?» Чебриков спокойно, глядя мне в глаза, ответил: «Юрий Михайлович, ваш арест обсуждался на Политбюро». И так довольно выразительно на меня посмотрел. Тут я всё понял. Это Политбюро, а не Прокуратура СССР, решало, быть мне заключённым или не быть. Если мне не изменяет память, Чебриков сказал, что среди членов Политбюро даже было голосование по этому вопросу.