Джек Майер - Храброе сердце Ирены Сендлер

– Когда я это прочитала, – сказала она, – я подумала, что бы взяла с собой я… что для меня важнее всего? У них было всего 10–15 минут, чтобы собраться… Что же возьмешь с собой?

Каждый год в январе зима словно брала небольшой отпуск и приходила оттепель. Снег сошел почти полностью, и Меган отправилась «собирать камни». Прибыв на северное поле, она постояла, смакуя запахи сырой земли и перегноя, радуясь дующему теплому ветру из Оклахомы и любуясь бегущими на северо-восток серыми облаками. Когда-то она прочитала, что последнее пристанище мертвые находят не в могилах – в гробах лежат только кости, а их души продолжают жить в ветре, в шуме ручья, в закатах и восходах, в запахе сырой земли. Меган начала бросать камни в кузов и повторять реплики пани Рознер. Ветер срывал с ее губ слова и уносил их прочь под грохот падающих камней. Она словно сама снова и снова проходила весь горестный путь пани Рознер, т. е. сначала отказывалась отдать свое дитя Ирене, потом спорила с мужем, осознавала неизбежность приближающейся смерти, меняла свое решение и говорила ребенку последнее «прощай». Меган каждый раз выплакивала горе пани Рознер самыми настоящими слезами, и с каждым новым прочтением слова звучали все значительнее и реальнее, пока она не стала ощущать это материнское горе почти как свое собственное.

И она начала молиться за маму, сначала потихоньку, а потом все громче – с каждым камнем, падающим в кузове пикапа на груду, расплывающуюся от застилающих глаза слез. Когда она вернулась домой на тяжело груженном грузовичке, отец пошутил, что этот год, судя по всему, будет урожайным на камни.

Еще четыре недели. Текущий пункт в графике Меган гласил: « Отработать актерскую игру ».

Лиз, Меган и Сабрина сидели на краешке сцены в спортзале, перечитывали свои роли и дожидались, пока скрипящие кроссовками, бухающие мячами и прыгающие под щитами мальчишки не закончат свою тренировку. Тренер дунул в свисток, что-то крикнул, и – наступила тишина. Спортзал опустел, и остался в нем только Мистер К. Он уселся в раскладное кресло на линии свободных бросков и сложил на груди руки в ожидании первой реплики Сабрины.

Рассказчик: В Польше жили миллионы евреев. Их заставили взять только то, что они могут унести на себе, и переместиться в самые запущенные районы своих городов. Немцы создали в польских городах больше 400 еврейских гетто. Но преследовали нацисты не только евреев, они истребляли и своих политических противников, коммунистов, инвалидов и других. На территорию Варшавского гетто, занимавшего 16 квадратных жилых кварталов, они согнали 400 000 людей.

– Громче, Сабрина! Больше уверенности.

Ирена: Пани Рознер, можно поговорить с вами с глазу на глаз? Ваши дети… их нужно вывезти. Иначе они либо погибнут здесь, либо в Треблинке… в лагере смерти.

– Нет, Лиз! Слишком резко. Больше сострадания. Ты не злишься, ты напугана. Меган, не зажимайся, но и не двигайся, когда говорят Ирена или Рассказчик. Это отвлекает.

Они прошли пьесу еще раз.

– Ужасно, девочки, – сказал Мистер К. – Давайте-ка еще разок.

Несколько дней спустя учитель труда позволил школьникам сварить из черных железных прутьев декорацию – зловещие ворота с белыми металлическими буквами «ВАРШАВСКОЕ ГЕТТО». Эти ворота, стоя на одной половине сцены, должны были уравновешивать расположенную на второй половине мебель «квартиры Ирены»…

Меган редко заговаривала о матери сама, а в ответ на вопросы Лиз или Сабрины просто говорила, что у нее все нормально. Тем не менее она очень боялась первого сеанса химиотерапии, который должен был состояться всего через неделю, и чувствовала, как ее вера борется со страхом. Полностью погружаясь в Проект « Ирена Сендлер» , она хотя бы отвлекала себя от тяжелых мыслей.

Они не прекращали исследований и переписываться с выжившими жертвами Холокоста, а также вносить изменения в сценарий. Лиз после инцидента с алкоголем стала сдержаннее и сговорчивее. Сабрина, как всегда, оставалась островком стабильности и благоразумия. Она нашла лаконичное упоминание о том, что в октябре 1943 года Ирену арестовали и пытали в гестапо, и они добавили в пьесу еще одну сцену.

За три недели до Дня Истории у Дебры Стюарт начался курс химиотерапии, и Меган запаниковала. Ее отец посчитал, что проще пережить этот период будет, погрузившись в рутину, то есть «жить сегодняшним днем и держаться изо всех сил». Меган он посоветовал окунуть себя в череду домашних забот и не жаловаться. Отцовская логика была соблазнительным самообманом.

Все будет хорошо, все будет оставаться по-прежнему, если просто поддерживать заведенный порядок вещей – вовремя есть, вовремя ложиться спать, вовремя делать домашние дела, вовремя идти в школу.

Меган послушалась отца и до изнеможения хлопотала по дому, делала уроки – будто ничего не случилось… По субботам Марк и Тревис ездили на сельскохозяйственную ярмарку. Меган оставалась с матерью.

Но в ту, первую после начала курса химиотерапии субботу Дебра почувствовала себя очень худо. Ее шатало из стороны в сторону, рвало… Час тянулся за часом… Отца и Тревиса все не было. Когда стемнело, Меган впала в отчаяние.

– Может, отвезти тебя в больницу? – спросила она.

– Нет, милая, – ответила Дебра, еле ворочая в пересохшем рту языком, – все будет хорошо. Они говорили, что у меня может быть такая реакция.

– Но не такая же сильная, мама. Мне страшно.

Меган молилась, чтобы рак оказался всего лишь дурным сном, чтобы время повернулось вспять, чтобы мама стала прежней – веселой, бодрой… Послышался звук затормозившего отцовского пикапа. У Меган немного отлегло от сердца…

Увидев смертельно бледное лицо Дебры, отец вздрогнул.

– Неси мамино пальто! – приказал он. – Мы едем в больницу.

Дебра пролежала в больнице пять дней, и все это время Меган крутилась в беличьем колесе домашних дел и школьных занятий… На третий день она заснула на уроке… На следующий вечер, когда отец, как обычно после ужина, уселся смотреть телевизор, Меган влетела в гостиную, схватила пульт и выключила звук.

– Пап, я больше так не могу! – она была в ярости. – Ты сидишь, будто ничего не происходит. Мне ведь тоже страшно!..

Он посмотрел на нее очень странным взглядом.

– Мне нужна твоя помощь, – сквозь слезы сказала она.

Растерянный Тревис поднялся с дивана.

– И твоя тоже, Тревис, – добавила она.

Марк Стюарт особой разговорчивостью никогда не отличался, но на этот раз все-таки высказался.

– Милая, ведь не я придумал, чтобы заболела наша мама. Пути Господни неисповедимы, и сейчас Он велит нам заботиться о ней. Сейчас это для нас – самое главное. Все остальное можно отложить…