Джек Майер - Храброе сердце Ирены Сендлер

В этот момент офицер СС вдруг приказал остановить погрузку. Он двинулся через толпу, рассекая ее, как нож масло, и подошел к Корчаку. Над товарным двором повисла тишина. Даже те, кто находился на пороге вагонов, остановились и повернулись посмотреть. Эсэсовец вручил Корчаку какой-то документ. Корчак развернул бумагу и прочитал ее. Потом снял очки и, подняв голову, посмотрел на жаркое летнее солнце, и, как от надоедливой мухи, отмахнулся от эсэсовца.

– Я останусь с детьми, – сказал он ровным голосом, сначала на польском, а потом на немецком.

В неестественной тишине Корчак дал сигнал воспитанникам, и те вновь встали в колонну по четыре. Еврейские полицаи стояли по обе стороны колонны по стойке «смирно» и отдавали честь, когда Корчак и его несломленные дети входили в вагоны.

Депортации продолжались, и теперь все, кроме полных безумцев, осознавали неизбежность смерти. Теперь почти все, к кому обращалась Ирена, были готовы отдать детей, и сеть работала на пределе возможностей. Но потом произошло нечто совершенно неожиданное. 15 августа вышел приказ, которым устанавливались новые границы гетто, и вход в здание суда – самый безопасный и надежный канал – был со стороны гетто перекрыт.

Она встретилась с Адамом на Милой, 18, где в полуподвальном помещении жил он и его соратники по боевой группе ЖОБ [82]. Адам не говорил про Еву и родителей, с момента депортации которых прошло уже десять дней, но она видела, что под маской стоика он прячет свою боль и ярость. Он показал Ирене свой «Браунинг ФН» (и даже дал подержать в руках), а потом похвастался:

– Меня в Треблинку им не отправить! – сказал он и рассказал об отлаженной схеме переправки контрабанды через канализационные сети.

В тот день они уже вывели из гетто пятнадцать детей – приблизительно столько же, сколько получалось в среднем. Ирена вернула Адаму пистолет и сказала:

– Мы тоже хотим пользоваться канализацией. Нам нужна карта… и связные.

Адам искоса посмотрел на нее, а потом прошептал что-то другому молодому человеку, который минуту спустя вернулся с картой в руках.

– Я делаю это ради Евы, – сказал Адам и развернул большую схему Варшавы, на которой от руки была нарисована система канализационных каналов. – Вот три главные магистрали, второстепенные каналы, вот колодцы, через которые туда можно попасть. В общем, нарисовано достаточно правильно. Хотя мелкие неточности, конечно, есть. Связных найду. Но действовать предельно осторожно… канализация – это кровеносная система нашей организации. Ваши операции не должны нарушать наших планов и мешать передвижению грузов и людей. Понимаешь? Мы используем канализацию в основном днем. Вам остаются ночи.

После депортации Евы Шмуэль при встрече с Иреной стыдливо опускал глаза. Он исхудал, его некогда шустрые, суетливые глазки подернулись дымкой отчаяния. Он перестал шутить и улыбаться и просто каждый день сообщал Ирене адреса домов, жители которых подлежали депортации. Списки, которые вела Ирена, становились все длиннее, и теперь им с Ягой приходилось выкапывать и закапывать банки уже не каждый месяц, а каждую неделю.

Войдя в кабинет Ирены, заплаканная Яга закурила и уставилась на тлеющий кончик своей сигареты.

– Что случилось? – спросила Ирена.

– Нам нужны деньги. Сегодня мне пришлось заплатить 200 злотых часовым на Хлодной. Шмальцовники обычно берут по 500, но ходят слухи, что у кого-то просили уже 1000.

– Но это же не повод для слез.

Яга тяжело вздохнула:

– Вчера застрелили Марту, связную… а еще забрали в Павяк Стефью Пыжек.

Ирена резко выпрямилась. Какой бы трагичной ни была смерть Марты, арест Стефьи гораздо опаснее. Если она заговорит, под угрозой окажется вся организация.

– Как это произошло?

– Ее арестовали, когда нашли несколько тысяч злотых и 25 пустых Kennkarte .

– Что ей известно? Кого она знает?

– Деньги были от Ирены Шульц. Она знает адреса нескольких убежищ, знает, где живу я. Ханну я пока отправила к своей кузине.

– Сколько ей лет?

– Шестнадцать… может, семнадцать.

– Не хочется даже думать, что с ней сейчас делают.

В воздухе между ними повис невысказанный вопрос: сломается ли Стефья под пытками? О том, что творится в пыточных камерах этого средневекового замка, стоящего в центре Большого гетто, тюрьмы, находящейся внутри другой тюрьмы, даже думать было страшно…

Многие члены ее организации носили с собой cjank – капсулу с цианидом.

Ирена была одной из немногих, кто этого не делал, но в такие моменты она была готова передумать и очень надеялась, что у Стефьи такая капсула была.

– Сколько стоит жизнь Стефьи? – спросила она Ягу. – Я знаю… звучит это ужасно. Но сколько, по-твоему, нужно заплатить, чтобы вытащить ее оттуда?

– Я задала Яну тот же вопрос, – ответила Яга, – а он усмехнулся и сказал, что даже у Бога нет таких денег. Но даже если б они у нас были, этот хорек Майссен обязательно найдет нестыковки.

Майссен был назначен комиссаром Ауэрсвальдом [83]вести надзор за финансовыми документами службы соцзащиты. Попытки тайно манипулировать финансовыми потоками пришлось прекратить.

Яга погасила сигарету и собралась уходить, но передумала и снова закрыла дверь кабинета:

– У меня очень нехорошие предчувствия, Ирена. Я все время гадаю, нет ли среди нас предателя. Я завидую тебе, потому что у тебя нет детей. А я больше всего боюсь за Ханну… Ну, то есть я никогда себе не прощу, если с ней что-нибудь случится.

После нескольких мгновений неловкой тишины Ирена сказала:

– Яга, скажи мне откровенно. Ты еще можешь работать? Ведь мы все знаем, чем рискуем.

Яга бросила на Ирену сердитый взгляд.

– Не глупи. Конечно, да. Мне просто время от времени нужно выплакаться. Кто же еще пойдет с тобой закапывать банки? – ей вроде удалось взять себя в руки. – И, если уж на то пошло, яблоня-то – моя.

Ирена долго сидела в своем кабинете, разглядывая через открытую дверь секретарш и ассистенток. Кто из них мог бы стать предателем? Она задумалась о том, как уязвима ее организация… одно предательство потянет за собой другое… и вся сеть начнет рушиться по принципу домино. Как же зыбко и ненадежно все было… а ведь на ниточке висели тысячи жизней в одной только Варшаве. А события прошлой недели заставляли думать, что на этой ниточке не тысячи, а миллионы жизней.

В одно душное августовское утро в ее дверь робко постучали. На пороге Ирена увидела двух мужчин. Один из них был ей хорошо знаком – юрист Леон Фейнер [84], социалист и один из лидеров еврейского Бунда. Он назвался своей кличкой – Миколай . Своего товарища – щуплого, небритого человека в плохо сидящем шерстяном костюме – Фейнер представил Яном Карским [85], дипломатическим представителем правительства в изгнании и связным Армии Крайовой. Ирена пожала ему руку и заметила шрамы на запястьях. Он делал попытки покончить с собой. Миколай объяснил, что задача Карского – собрать свидетельства о массовых убийствах евреев, стать очевидцем событий, а потом донести эту информацию до сведения Рузвельта и Черчилля. Бомбардировками железнодорожных магистралей, ведущих в концлагеря, союзники могли бы спасти сотни тысяч жизней. Леон Фейнер попросил Ирену устроить Карскому экскурсию по гетто, и они отправились туда немедленно…