Петр Горелик - По теченью и против теченья… (Борис Слуцкий: жизнь и творчество)

Подытоживая влияние родителей, Борис писал: «Отец заповедовал правила, но мать завещала гены…»

В тех же, хранящихся в архиве, воспоминаниях о детстве Слуцкий писал: «Обязательно ли любить свой город? Нет. Страну — да. Город — нет. Мать — обязательно. Тетку — необязательно. Язык — да. Скульптуру — нет. Харьков сейчас не люблю. А тогда в детстве любил, наверное. Во всяком случае, я его помню. Было очень светло. Суммарное воспоминание. Может быть потому, что так темно было в квартире. Одна комната из двух совсем без окна. Выйдешь на улицу — сразу становится светло… Второе суммарное воспоминание — чувство недоедания. Не то чтоб голодал, а почти все время хотелось есть. К родителям и эпохе никаких претензий. Сам виноват. Деньги копил на книги. Светло было. Голодно. Еще было нервно… Отец сдерживался. Мать не сдерживалась. Но оба кипели. Денег было меньше, чем хотелось. Жили хуже, чем хотелось. Работали больше, чем хотелось…» [3] Борис Слуцкий. РГАЛИ. Ф. 3101. № 37. С. 182.

В двадцатые-тридцатые годы родители и впрямь много работали. Дети их видели только вечерами. Вела дом и детей женщина, прибившаяся к Слуцким еще в Славянске. Сейчас по прошествии лет трудно определить не только положение ее в доме, но даже и то, как ее называть. Ни советское определение домработницы, ни буржуазно-мещанское название домоправительницы к ней не подходит. Для семьи Слуцких (и особенно для детей) она была больше и того и другого. Она была членом семьи — шестым. От рождения она была Марией Тимофеевной Литвиновой. Долгие годы была экономкой у одинокого начальника городской почты Славянска. Он переименовал ее в Ольгу Николаевну. Незадолго до смерти почтмейстер оформил с ней брак и дал ей фамилию Фабер. В хаосе революции и Гражданской войны она лишилась дома и имущества, оставшегося ей после хозяина и мужа. Одинокая, не имея своего угла, она прибилась к Слуцким. Формально она числилась домработницей, но вскоре отказалась от какой-либо платы и стала членом семьи. Взрослые называли ее Ольгой Николаевной, дети — Аней. Так назвал ее в младенчестве и Борис, воспринимавший тепло ее рук и доброту утешений, как и материнскую ласку. Дети любили Аню и были к ней глубоко привязаны. Она всегда была с ними: кормила, мыла, обстирывала, обшивала, собирала в школу и встречала из школы, спала с ними в одной из двух комнат тесной квартиры. В силу изначально присущей ей доброты и порядочности, она давала своим питомцам бессловесные уроки верности долгу, деятельного участия в чужой судьбе, бескорыстия и справедливости, незаметного жизненного подвига. Любимцем ее был Борис, и он в ней души не чаял, считал ее второй матерью.

Во время войны Аня оставалась в Харькове. От эвакуации, на которой настаивали старшие Слуцкие, наотрез отказалась. Родители эвакуировались с дочерью. Борис был с первых дней на фронте, Фима учился в военной академии. Без детей она не представляла своей жизни. Осталась, как она говорила, «на хозяйстве» в ожидании возвращения своих питомцев живыми, в чем была искренне уверена.

В февральском письме 1943 года Борису удается, обходя военно-цензурные рогатки, сообщить мне, что он воюет в районе Харькова. «У меня появился шанс посетить в ближайшее время Конную площадь, дом 9… Принимаю поручения и в иные окрестности. Поручения, сам понимаешь, надо выслать немедленно… Пишу перед боем. Все. Целую. Борис» (П. Г.).

В короткие дни первого освобождения Харькова Борису не удалось попасть в город, который он считал родным. Только спустя три недели после взятия Харькова (11 сентября) Борис оказался на Конной площади. Из его писем друзьям и брату можно составить картину того, что он успел: выполнил несколько личных поручений школьных товарищей-фронтовиков, узнал, целы ли дома и имущество их эвакуированных родителей, встретился со школьными друзьями, в основном с девочками, остававшимися в городе. Но главное, ради чего он стремился попасть в Харьков — разыскать Аню. Он нашел ее далеко от Конной площади у знакомых, пошел с ней в военкомат, заставил сопротивлявшихся военных чиновников записать ее как члена семьи воюющего офицера, оформил на ее имя денежный аттестат и добился вселения в квартиру, принадлежавшую Слуцким. И все — менее чем за одни сутки. Это был подвиг любящего, преданного и благодарного человека.

Осенью 1927 года Борис поступил в первый класс 11-й школы. Школа находилась на Молочной улице, в двух кварталах от дома. Четырехэтажное здание бывшей гимназии, облицованное зеленой керамической плиткой, выделялось среди подслеповатых домишек и мазанок пролетарской окраины. К его двору примыкал большой ухоженный плодоносящий сад, гордость школы, сохранивший первозданный вид с гимназических времен благодаря неусыпному вниманию Михаила Ивановича Дубинченко — бывшего учителя гимназии, а затем директора школы. Он был кумиром учеников. Усы, свисавшие по обе стороны рта, делали его похожим на запорожца. Жил он при школе. Его квартира и кабинет располагались на четвертом этаже рядом с кабинетом биологии, которую Михаил Иванович преподавал в старших классах. Знаменитый сад был для него как бы продолжением кабинета биологии. В начале тридцатых годов этот добрый и уважаемый человек стал жертвой борьбы с украинизацией и неожиданно для учеников исчез.

Печальную известность школе принесла трагедия, разыгравшаяся в ее стенах за год до того, как маленький Борис стал ее учеником. В зале одного из верхних этажей во время киносеанса вспыхнул пожар. Зал был полон детей. Сам по себе огонь не грозил тяжелыми последствиями, но в панике все бросились к единственному выходу на лестницу. Массу обезумевших школьников лестничные перила не выдержали. При падении и в давке погибло несколько десятков детей. Их хоронил весь город. Об этой трагедии помнили и говорили много лет спустя (П. Г.).

Школа была семилетней, десятилетки появились позже. В старших классах в те годы учились рослые ребята, сверху вниз смотревшие на первоклашек. В памяти соучеников Бориса осталась фамилия ученика выпускного класса Пети Кизенко. Он был гордостью школы. Рослый, красивый парень был знаменит как изобретатель какого-то нового тепловоза. Его помнили с рулонами ватмана под мышкой — чертежами своей задумки. Возможно, его идеи были разумны, но для них еще не приспела пора.

С приходом Бориса Слуцкого 11 — я харьковская неполная средняя школа обретала новую знаменитость — пока еще среди учеников своей и соседних школ.

Наши первые с Борисом школьные годы всплывают в памяти чередой ярких событий, не всегда оцененных в то далекое время. Последующие годы придали им смысл и значение.

Вспоминается наше знакомство ранней весной 1930 года. Так случилось, что меня и Бориса наши родители в один и тот же день послали за керосином. В очереди у керосиновой бочки мы и познакомились. Если бы я мог в тот день предвидеть, что познакомлюсь со школьной знаменитостью, с будущим известным поэтом, вряд ли бы с такой неохотой взял грязный бидон и поплелся в очередь.