Петр Горелик - По теченью и против теченья… (Борис Слуцкий: жизнь и творчество)

Борису Слуцкому, гораздо раньше, чем Самойлову, ушедшему из творческой жизни и из жизни вообще, не дано было дать общую оценку их отношениям. Это сделал Давид Самойлов в слове над гробом друга.

«Ушел Борис Слуцкий. Я немало мог бы сказать о нем. Мы дружили пятьдесят лет. Сегодня я скажу только о тех качествах, которые знают многие: честность, нелицеприятность, ум и строгость. Все эти качества являются частью поэтического и гражданского облика Слуцкого.

В военном поколении поэтов, богатом яркими талантами, Слуцкий был одним из признанных лидеров. Он был не только другом, он был учителем своих сверстников. У него мы учились верности гражданским понятиям, накопленным еще в пору раннего формирования в трудные 30-е годы.

Один поэт говорил, что “фронтовое поколение не породило гения, но поэзия поколения была гениальной”. Если это так, то Слуцкий был одной из составных частей этой гениальности.

Слуцкий казался суровым и всезнающим.

Те, кто близко его знал, хорошо понимали, что под этим жестким обличьем скрывалась душа ранимая, нежная и верная. Слуцкий не терпел сентиментальности в жизни и в стихах. Он отсекал в своей поэзии все, что могло показаться чувствительностью или слабостью. Он казался монолитом и действительно был целен, но эта цельность была достигнута преодолением натуры негармоничной, раздираемой противоречиями и страстями. Слуцкий всегда считал, что идеал не терпит предательства, и никогда не менял своих взглядов.

Он так был устроен, что в каждой области духовной жизни должен был создавать шкалу ценностей, и наверху этой шкалы всегда было одно — высшая вера, высшая надежда и высшая, единственная любовь…

Рано появились в поэзии Слуцкого черты, которые до сих пор скрыты от многих читателей. Он кажется порой поэтом якобинской беспощадности. В действительности он был поэтом жалости и сочувствия. С этого начиналась юношеская пора его поэзии, с этим он вернулся с войны.

Я уверен, что именно так надо рассматривать поэзию Слуцкого, и черты жалости и сочувствия, столь свойственные великой русской литературе, делают поэзию Слуцкого бессмертной. Фактичность, которую отмечают читатели поэта, является в поэзии преходящей и временной. Меняются времена, меняется быт, меняется ощущение факта. Нетленность поэзии придает ей нравственный потенциал, и он с годами будет высветляться, ибо он составляет основу человеческой и поэтической цельности Слуцкого» [312] Самойлов Д. С. Памяти друга // Борис Слуцкий: воспоминания современников. СПб.: Журнал «Нева», 2005. С. 7. .

Слуцкий много времени и сил отдавал молодым поэтам.

Алтайский поэт Борис Укачин подробно вспоминает о творческой дружбе со Слуцким. «Мастер» не только переводил его стихи, не только помогал ему печататься, но и воспитывал его вкус, следил за тем, что он читает, бывает ли в театре, в музеях. Вел с ним обширную переписку.

Тамара Жирмунская вспоминает, что Слуцкий внимательно прочитал рукопись ее первой книги стихов. Отзыв был им написан «с таким пониманием и так доброжелательно». Вместе с тем она отмечает его строгость и «совершенную несклонность к сантиментам». Он «не был добреньким. Не тешил иллюзиями тех, кто дерзнул взять в руки поэтическое перо», но поддержал при приеме в Союз писателей. «Мог позвонить ночью и поздравить с выходом новой книги. Больной, из больницы как-то позвонил: — С вами говорит Борис Слуцкий… — дряблый, надтреснутый голос. А был — долгие годы — сплав серебра и стали. — Я все знаю. Одобряю ваше решение. Я к тому времени была исключена из Союза писателей… Такова была кара за мое намерение эмигрировать» [313] Жирмунская Т. Пекло // Борис Слуцкий: воспоминания современников. СПб.: Журнал «Нева», 2005. С. 443. .

Его связь с молодыми поэтами Ленинграда могла бы составить отдельную главу. Он с надеждой следил за молодыми поэтами в литературных объединениях Горного и Политехнического институтов, которыми руководил Глеб Сергеевич Семенов. С интересом относился к начинающему Иосифу Бродскому, называл его «рыжим карбонарием». Звонил в московские журналы Б. Сарнову и Я. Смелякову, отвозил им стихи ленинградцев. Помогал изданию первых книг Глеба Горбовского и Леонида Агеева.

Слуцкий высоко ценил Семенова как «поэтического педагога», сумевшего собрать вокруг себя практически всю даровитую поэтическую молодежь Ленинграда. Познакомил их Лев Мочалов.

«Семенов был поэтом совершенно иного склада, нежели Слуцкий, — пишет Мочалов. — Один олицетворял типично питерскую, более интровертную, “книжную” школу, а другой типично московскую, более экстравертную, предполагавшую широкую (“всенародную”) аудиторию. Однако, при всем своем отличии, Слуцкий высоко ценил поэтическую культуру Глеба Семенова, его дар беспощадного самораскрытия, чувство слова…

И вот они встретились. Москвичи читают очень сильные, социально заряженные стихи. Наконец, звучит хрипловатый голос Глеба:

Воцаряется долгая тишина. Все молчат…

Семенов, конечно, спорил со Слуцким. Но Слуцкий понимал, что творческое братство и должно раскрываться во взаимодополнении. Каждый оставался самим собой» [314] Мочалов Л. В знак старинной дружбы // Борис Слуцкий: воспоминания современников. СПб.: Журнал «Нева», 2005. С. 396–397. .

«Как-то в запальчивости, — вспоминает Александр Штейнберг, — я доказывал Слуцкому, что человеку, разбирающемуся в поэзии, не могут нравиться стихи Станислава Куняева. Слуцкий в то время поддерживал молодого поэта и был редактором его книжки. Борис Абрамович доброжелательно, но твердо осадил меня. Я запомнил его слова: “Саша, вы не правы. О стихах нельзя говорить так горячо. Нельзя требовать, чтобы одни и те же стихи были любимы всеми. Поэзия вообще как любовь: одним нравятся блондинки, другим — брюнетки”. Я доказывал Слуцкому, что Кушнер русский поэт с большим будущим. Он слушал не перебивая, а потом… сказал: “Вы правы — Кушнер поэт очень высокой пробы. Но он не торопясь чеканит серебряный гривенник высочайшей чистоты. А Евгений Евтушенко за одну ночь рисует фальшивую банкноту ценой миллион, которая жить будет всего один день. Но ведь цена ей — миллион”» [315] Штейнберг А. Вспоминая Бориса Слуцкого // Борис Слуцкий: воспоминания современников. СПб.: Журнал «Нева», 2005. С. 435. .

Очень тепло вспоминает Слуцкого Нина Королева. Впервые Слуцкого увидели ленинградцы в 1956 году, на вечере московских поэтов в Технологическом институте. «Устроитель вечера сопровождал москвичей — Слуцкого и Евтушенко — в такси и был удивлен, что Слуцкий попросил остановить машину, не доезжая до института: “Мы едем к нищим студентам… и не должны барственно выходить из такси”… После вечера… мы читали Борису Абрамовичу свои стихи и нападали на только что услышанного Евтушенко, который нам не понравился. “Вы не правы, — возражал нам Слуцкий. — Евтушенко написал: ‘Походочкой расслабленной, // С челочкой на лбу // Вхожу. Поэт прославленный, // В гудящую избу’. Плохой поэт написал бы: ‘И с челочкой на лбу’. Хороший поэт не поставил ‘И’, передав ритм пляски и приблатненность ‘походочки расслабленной’”» [316] Королева Н. Поэзия точного слова // Борис Слуцкий: воспоминания современников. СПб.: Журнал «Нева», 2005. С. 403. .