Вячеслав Лопатин - Суворов

Зная, как важен первый успех, главнокомандующий приказал штурмовать цитадель города Брешии, если она не сдастся добровольно. 10 апреля после нескольких часов канонады французский гарнизон, насчитывавший 1264 человека во главе с генералом Бузе, сдался. Союзникам достались 46 орудий.

15—17 апреля разгорелось ожесточенное сражение на реке Адда. Французский командующий Шерер, отведя 28-тысячную армию за широкую и глубокую реку, считал свою позицию на высоком правом берегу надежной. Но он разбросал свои силы почти на сотню верст. В первый день сражения он был отозван в Париж, армию принял талантливый генерал Моро. Узнав об этом, Суворов заявил своим подчиненным: «И здесь вижу я перст Провидения. Мало славы было бы разбить шарлатана. Лавры, которые похитим у Моро, будут лучше цвести и зеленеть». Его уверенность передалась войскам.

У Суворова было около сорока девяти тысяч человек. Сражение начал отряд генерала Багратиона атакой на крайнем правом фланге. Противник упорно защищался и контратаковал. Бой длился весь день. 16-го утром австрийцы форсировали Адду в самом неудобном месте. Не ожидавший такого хода противник слишком поздно понял, что именно здесь наносится главный удар тремя дивизиями. Все попытки Моро контратаковать окончились неудачей. Прямой путь отступления на Милан был перерезан. 17 апреля шло преследование, окруженный со всех сторон генерал Серюрье капитулировал с тремя тысячами солдат и офицеров и восемью пушками. Противник потерял до 7500 человек, союзники — в пять раз меньше.

Суворов называл Серюрье (наряду с генералами Моро, Макдональдом, Жубером, Шампионе) «честным, но несчастным республиканцем». В отличие от них Бонапарт, Массена, Сюше и еще несколько генералов получили прозвище «разбойники».

Император Павел послал к Суворову в качестве правителя его походной канцелярии Егора Борисовича Фукса, поручив тому тайно присматривать за фельдмаршалом. Мы не знаем, как справился павловский посланец с этим поручением, но несомненно, что он подпал под неотразимое обаяние подлинно великой личности и сделался «суворовцем». Фукс оставил «зарисовки с натуры», раскрывающие характер, привычки, поступки Суворова в быту и на поле боя, передал его острые слова и глубокие мысли о войне и мире. Он первым использовал большой массив бесценных документов, относящихся к войне 1799 года, за что историки ему благодарны. Попавший в плен Серюрье, будущий маршал Франции, стал действующим лицом нескольких маленьких историй о Суворове, которые записал и опубликовал Фукс:

«Надобно чтить превратность счастия в пленном — была всегдашняя аксиома Суворова, и по поводу сего никогда не любил он принимать шпагу от попавшегося в полон, а любил возвращать. Тотчас отдал ее Генералу Серюрье в Милане с сими словами: "Кто ею владеет так, как вы, у того она неотъемлема"».

«Когда Генерал Серюрье просил пленному своему войску пощады и снисхождения, то Суворов отвечал ему: "Эта черта делает честь вашему сердцу; но вы лучше меня знаете, что народ в революции есть лютое чудовище, которое должно укрощать оковами. Однако победы, оружием приобретенные, оканчиваются милосердием. По взятии Варшавы прочитал я депутатам города стихи Ломоносова, отца Русской нашей поэзии:

Велел пересказать сии стихи по-французски и ушел. Серюрье воскликнул: Quel homme! — "Какой человек!"».

«Когда французский Генерал Серюрье, находясь несколько месяцев у Россиян в плену, был отпущен на честное слово, Суворов пригласил его к обеду, обошелся с ним очень ласково, разговаривал об военных делах и, прощаясь с ним, спросил:

— Куда вы отправитесь?

— В Париж, — отвечал Серюрье.

— Тем лучше, — сказал Суворов, — я надеюсь скоро видеться там с вами».

Отметим важное обстоятельство. Австрийский фельдмаршал-лейтенант Мелас доносил в гофкригсрат: «Я совершенно не в состоянии приобрести доверие Господина Фельдмаршала Графа Суворова. Марш слишком быстрый, совершенно без всякого военного расчета».

Вопреки настоятельным советам не утомлять войска перед боями Суворов стремительно шел вперед. Если бы он замедлил марш, Моро успел бы перегруппировать свои войска, растянутые вдоль Адды, и тогда победа потребовала бы больших усилий и больших жертв.

Первые же успехи преобразили австрийцев. Не раз битые Бонапартом и его соратниками, они были неузнаваемы. Но основная тяжесть боев легла на плечи русских.

В Петербурге, Вене, Лондоне ликовали, получая известия о победах в Италии. 17 апреля союзные войска вступили в Милан. Архиепископ Висконти выехал навстречу Суворову. «В облачении с крестом, [он] возгласил: "Sta Sol! Остановись, солнце! И солнце ста и не иде на запад", — вспоминал Фукс. — [Суворов] тотчас соскочил с лошади и бросился целовать крест; престарелый, летами согбенный архиепископ продолжал: "Я остановил тебя, спаситель алтарей наших, на пути Христианской славы твоей словом Иисуса Навина; а теперь произреку тебе: и ты придеши пред лицом Господним уготовати пути Его и дать разум спасения Его людям"». Со слезами на глазах русский полководец расцеловал святого отца. На другой день в белом австрийском фельдмаршальском мундире, расшитом золотом, со звездами, крестами и лентами, Суворов посетил миланский собор. Жители устроили ему триумфальную встречу. Толпы народа провозглашали здравицы в честь русского императора, русского полководца, русских войск.

«В соборном храме Божием архиепископ с духовными великолепно при великом собрании служили большую мессу, благодарственный молебен Всемогущему», — донес 20 апреля Суворов императору, присовокупив сведения о новых стычках с неприятелем, трофеях и пленных.

Блокируя сильные крепости, Суворов занимал город за городом. Он активно вел разведку, в которой важную роль играли вездесущие и быстрые казаки. Моро отступил на запад, в Турин. На юге находилась армия Макдональда. Пассивные действия эрцгерцога Карла, имевшего в Швейцарии большой перевес, оставляли инициативу противнику, который мог угрожать северному флангу союзной армии и даже выйти ей в тыл.

А из Вены летели инструкции: взять сильные крепости Пескиеру и Мантую, которая считалась у кабинетных теоретиков ключом к Северной Италии.

Суворов составил план дальнейших действий. «Когда Граф открыл Маркизу Шателеру свое начертание, — рассказывает осведомленный Фукс, — то сей, изумленный, воскликнул: "Когда успели Ваше Сиятельство всё сие обдумать?" Ответ: "В деревне. Здесь было бы поздно; здесь мы уже на сцене. Теперь предлагаю я только к исполнению и начинаю отсюда кампанию". — "И вас, — сказал Шателер, — называют Генералом без диспозиции"».