Вячеслав Лопатин - Суворов

«Дерфельдену околичности Гродни давно очистить надлежало, — доносил Румянцеву Суворов. — Чая скорого сближения Ферзена, отсюда я его (Дерфельдена. — В. Л.) к тому побудил, уведомя Князь Николая Васильевича Репнина. Время потеряно на доклады… Тако, Сиятельнейший Граф! Близ трех недель я недвижим». И следует аналогия из античной истории, которая для всякого образованного русского военного была не только предметом чтения, но и образцом для подражания: «И можно здесь сказать, что Магарбал — Ганнибалу: "Ты умеешь побеждать, но не пользоваться победою". Канна и Бржесц подобие имеют [29] В 218 году до н. э. гениальный карфагенский полководец Ганнибал совершил беспримерный переход через Альпы и вторгся в Италию. В битвах при реках Тицине и Треббии и в генеральном сражении при Каннах (216) он уничтожил армию римлян. У Рима не было войск для защиты, но Ганнибал не решился нанести последний удар, потерял драгоценное время и дал противнику возможность восстановить силы. Война была проиграна, Карфаген вскоре пал. (Прим. авт.) . Время упущено. Приближаются винтер-квартиры».

Не забывая о главной цели похода, Суворов не сидел в Бресте сложа руки. Войска готовились к решающему сражению. Пехота постоянно отрабатывала приемы штурма крепостных укреплений, а солдаты уже передавали из уст в уста: «Скоро пойдем на Варшаву». А.Ф. Петрушевский отмечает маленькую деталь, прекрасно характеризующую взаимоотношения суворовских войск и их предводителя. Наступали осенние холода, солдаты и офицеры мерзли в летних кителях. Плащи не спасали. Воспользовавшись задержкой в Бресте, Суворов приказал подвезти мундиры. Сам он переоделся лишь после того, как сменили обмундирование его подчиненные. Такое не забывается.

Время шло. Репнин не собирался передавать Суворову корпуса Ферзена и Дерфельдена. И тогда Александр Васильевич решил опереться на авторитет Румянцева. Единственный действующий фельдмаршал Российской армии указал Репнину, что победа под Брестом «могла и должна бы иметь уверительно большие и важные успехи и взятие Варшавы самой, когда бы корпусы Господ Генерал-Порутчиков Фон Дерфельдена и Ферзена к сему корпусу присоединены быть могли».

Главнокомандующий войсками в Польше и Литве был вынужден повиноваться, но пожаловался в Петербург графу Салтыкову: «Мне крайне прискорбно сие случившееся со мною обстоятельство… Я уже не знаю, сам ли я командую или отдан под команду».

Глава Военной коллегии и рад был бы помочь: «Сообщество Ваше с Суворовым я весьма понимаю, сколь неприятно для Вас быть может, и особливо по весьма авантажному об нем заключению. Предписание его Дерфельдену доказывает, что он ничем общему порядку не следует, и он приручил всех о себе так думать, ему то и терпят». Однако дипломатичный Салтыков, не называя имени императрицы, давал понять, что сама Екатерина высоко оценила суворовские победы, а посему ничего сделать нельзя — придется уступить.

«Князя Николая Васильевича подвиги Графа Суворова щекочат, но страдание честолюбия вдаль его не двинет, — сообщал Румянцеву столичные вести Завадовский. — Осторожность велика, решимость не видна. Его понуждают подвинуть войска, которые близки будут, войтить в состав предводительства Графа Александра Васильевича на случай, ежели бы Вы предположили пунктом наступательным его действий Варшаву и Костюшку. Между тем, что нам уже кажется, шея сломлена бунту польскому».

В 1900 году, в столетнюю годовщину со дня кончины Суворова, в Николаевской академии Генерального штаба состоялись Суворовские чтения. Выступали самые известные военные теоретики и писатели. Профессор Михаил Васильевич Алексеев (будущий начальник штаба Николая II и фактический руководитель операций в решающий период Первой мировой войны) в докладе отметил: в 1794 году Суворову были вынуждены уступить, но «при неудаче он не мог ждать пощады от своих недоброжелателей».

Первого октября войска Костюшко настигли корпус Ферзена, но получили достойный отпор. В сражении при Мацеёвице польские силы были разгромлены и потеряли всю артиллерию. В плен попали три генерала — Каминский, Сераковский и сам Костюшко. Тяжело раненного польского главнокомандующего отправили в Киев, а затем в Петербург. Эта потеря была для Польши невосполнимой. После длительных уговоров пост главнокомандующего принял Томаш Вавржецкий, не обладавший ни авторитетом, ни талантами предшественника.

Суворов был готов к такому повороту событий. Он немедленно начал движение к Варшаве, 15 октября его войска по пути соединились с корпусом Ферзена и в тот же день в сражении при Кобылке разбили корпус польского генерала Мокроновского. 19-го к Суворову присоединился Дерфельден. Накануне была произведена рекогносцировка Праги, предместья Варшавы на низком правом берегу Вислы, превращенного в мощную полевую крепость с сильной артиллерией.

Двадцать третьего октября последовал приказ: «Взять штурмом прагский ретраншемент». В диспозиции, как всегда, подчеркивалось: «В дома не забегать; неприятеля, просящего пощады, щадить; безоружных не убивать; с бабами не воевать; малолетков не трогать». Специальный приказ, повторенный начальниками корпусов, предписывал: если во время приступа «в городе будет барабан бить… и выставят белое знамя, то тогда ж должны остановиться и дать знать главнокомандующему как наискорее. В подтверждение чего, предписав всем господам колонным, полковым и баталионным начальникам, чтоб сие было не упущено незнанием, а притом подтверждаю, что отрез от мостов чрез Вислу неприятеля упущен не был».

Выдвижение семи колонн началось в три часа утра 24 октября. Войска шли в глубокой тишине. В пять часов, перед рассветом, была пущена сигнальная ракета. Штурм начался. Он проходил с большим ожесточением. Ни боя барабана, ни белого флага не было. Защитники Праги дрались до последнего: из двадцати шести тысяч в Варшаву удалось уйти «только кавалерии до 2000, в плену теперь с лишком 10 000: 3 генерала, 23 штаб- и до 250 обер-офицеров, да пушек свезено 72, а до-стальные еще свозятся».

«Сиятельнейший Граф, ура! Прага наша», — донес в тот же день Суворов Румянцеву. В подробной реляции говорилось:

«По преодолении всех трудностей и превозмогши упорную защиту неприятеля, из трех укреплений ворвались наши войска в Прагу…

Все сии блистательные подвиги и самая победа произведена и одержана столь храбро, что оная с самого начала и до совершенной победы продолжалась токмо три часа.

Недостает изречения изъяснить довольно похвалу неустрашимости господ частных начальников, мужеству командующих колоннами, бодрому рвению штаб- и обер-офицеров и храбрости солдат. Жаркая ревность всех чинов, в сем случае оказанных, неизъяснима; храбрые войски, коими я имею честь командовать, превосходят всякое одобрение.