Дмитрий Олейников - Николай I

Военный опыт для Николая начался с обычной для тех краёв лихорадки. Только поправившись, 13 мая, император отправился на осадные батареи. В тот день Николай впервые попал под неприятельский обстрел — его еле уговорили отойти в безопасное место.

Вместе с Николаем к войскам прибыла вся его ставка — настоящая «кочевая столица» России, вместе с зарубежными посланниками и наблюдателями. Армейские офицеры прозвали её «Золотой Ордой»: настолько необычным было сочетание блестящего шитья пёстрых мундиров и белого полотна необозримых палаточных лагерей. Одновременно лагерем стали две Главные квартиры — государя императора и командующего Петра Христиановича Витгенштейна (генерал-фельдмаршала, героя войн с Наполеоном, в 1813 году занявшего место умершего Михаила Илларионовича Кутузова). Руководство боевыми действиями тоже раздвоилось: диспозиции войскам начинались словами: «По соизволению его императорского величества генерал-фельдмаршал приказал…» или: «Генерал-фельдмаршал с высочайшей его императорского величества воли приказать изволил» [224] Шильдер Н.К. Император Николай Первый, его жизнь и царствование. Кн. 2. М., 1996. С. 391. …

Николай словно купался в вольной прифронтовой жизни: то уезжал в тыл, встречать супругу и сопровождать её в Одессу, то принимал бежавших когда-то за Дунай запорожских казаков, то осматривал легендарный Измаил, то инспектировал флот. Его переезды на расстояния в несколько сотен вёрст шокировали его личную охрану и особенно неизменно сопровождавшего царя Бенкендорфа. Шефа жандармов и одновременно коменданта Главной императорской квартиры порой охватывал ужас при мысли, с какой незначительной свитой пробирается император «по пересечённому горами и речками краю, где предприимчивый неприятель, имевший на своей стороне ещё и ревностную помощь жителей, может напасть на нас и одолеть благодаря численному перевесу». В одну из поездок Николай повелел мчаться из Одессы к армии вообще без охраны. За царской коляской спешил лишь одинокий фельдъегерь, и только позже добавился незначительный конвой. Бенкендорф и много лет спустя вспоминал про тот переезд: «И теперь дрожь пробегает по мне…», тогда как Николай «незнакомый со страхом… спокойно спал… или вёл… живую беседу, как бы на переезде между Петербургом и Петергофом» [225] Шильдер И.К. Император Николай Первый, его жизнь и царствование. Кн. 2. М., 1996. С. 394. .

Между тем наступательный порыв армии затихал. Дневные переходы, с учётом неспешных сборов Главной императорской квартиры и ожидания царского соизволения выступать, составляли порой всего три версты в сутки. Витгенштейн, утомлённый ролью «посредника» между царём и войсками, всё чаще сказывался больным. В войсках свирепствовали эпидемии (потери от болезней превышали боевые почти в десять раз). От жары и бескормицы начался падёж лошадей и волов. Армия застряла в треугольнике мощных турецких крепостей Шумла, Силистрия, Варна. Один офицер писал домой: «Что мы под Шумлою делаем?., едим, пьём, спим, на карты глядим и в карты играем, один или другой в лихорадке трясётся, рассуждаем и, что самое новое занятие, — редуты строим» [226] Фонтом Ф.П. Воспоминания. Юмористические, политические и военные письма из Главной квартиры Дунайской армии в 1828 и 1829 гг. Т.1. Лейпциг, 1862. Автор этих воспоминаний гордился тем, что первым подал А.С. Пушкину идею поехать на турецкую войну. .

В какой-то момент заговорили о неблагоприятном исходе кампании, даже вспомнили о неудачном Прутском походе Петра Великого. На одном из военных советов императору объявили об опасности пребывания при армии, на что Николай отреагировал решительно: «Если бы Провидение не предохраняло меня от подобного бедствия, если бы я имел несчастие попасть в руки моих врагов, то надеюсь, что в России вспомнят многознаменательные слова Сенату моего прапрадеда: "Если случится сие последнее, то вы не должны почитать меня своим царём и государем и ничего не исполнять, что мною, хоть бы по собственному повелению, от вас было требуемо"».

Тем временем наступали осень и конец кампании, а речь не шла не только о победе, но и значительном успехе, оставляющем стратегическую инициативу за русскими. В письме Константину Павловичу император Николай признавался: «Всё, что касается этой кампании, представляется мне неясным, и я решительно не могу высказать что-либо определённое относительно нашего будущего… я надеюсь, что милостивый Господь поможет нам выпутаться из неё, как он помогал нам в несравненно более трудных обстоятельствах».

«Выпутаться» решили, сосредоточив усилия на овладении черноморской крепостью Варна. Туда подошёл гвардейский корпус, а с моря — Черноморский флот. Из Одессы был вызван генерал-губернатор Михаил Семёнович Воронцов, блестящий организатор и хороший полководец. Он возглавил осаду, подготовил и назначил штурм. Солдаты потом пели:

Крепость сдалась, и 1 октября император Николай в сопровождении свиты и иностранных дипломатов приготовился въехать в покорённый город. Офицер-очевидец описывал торжественный момент: «"Музыканты вперёд! — звучным голосом скомандовал Государь. — К церемониальному маршу, пополувзводно, сомкнутой колонной, равнение направо, скорым шагом!" И Государь повёл нас в покорённую Варну. Как теперь помню, играли марш из "Dame Blanche", который раздавался в улицах крепости, заваленной трупами людей и животных; христиане бросались на колени перед Государем и кричали нам: "братья, братья"» [227] Еропкин В. Мои воспоминания о Турецкой кампании 1826 г. // Русский архив. 1877. Кн. 3. № 12. С. 413. .

Вид пережившей жестокую осаду Варны заметно портил радостную картину победы. «Нас обдало, — вспоминал Бенкендорф, — таким невыносимым смрадом от бесчисленного множества падали всякого рода и человеческих тел, так дурно похороненных, что у них торчали ноги, а другие едва прикрыты были несколькими лопатами земли. Страшная неопрятность ещё более заражала воздух. Невозможно описать положение, в которое приведён был город бомбардированием. Везде встречались полуразрушенные мечети; дома, пронизанные ядрами или обрушившиеся от разрыва бомб; целые кварталы, обращенные в груды развалин, без всякого почти следа бывших тут прежде зданий». Благодарственный молебен был отслужен среди смерти и развалин, в чудом уцелевшей от обстрелов некогда греческой церкви, стоявшей под конвоем минарета и увенчанной полумесяцем, «очень маленькой, мрачной и построенной во дворе».