Михаил Кузмин - Дневник 1905-1907

И еще:

Что-то не клеилось, все были грустны, Вяч<���еслав> Ив<���анович> обижался на меня, Диотима тоже. И вот мне так ясно вспомнился зарезанный (какой ужас, именно зарезанный) кудрявый мальчик, только же ласкаемый мною, что я, отвернувшись, заплакал. Эль-Руми и добрая Диотима стали меня утешать, и Л<���идия> Дм<���итриевна>, целуя мои глаза и руки, говорила: «Милый мой, милый мой». Я вышел проплакаться за дверь, а потом Городецкий предложил вина и, притворясь спящим, заставлял себя будить поцелуями, я стал щекотать ему пятки, он встал, и я очутился около него, я не помню, отчего он меня обнял, и я его гладил и целовал его пальцы, и он мою руку и в губы, нежно и бегло, как я всего больше люблю, и он сам все прижимал меня и не давал отстраняться, и хвалил ласку моих бровей. И Эль-Руми, сидя против нас, пел нам хвалы, и Диотима и Корсар были тут же, и было что-то легкое и божественное, печальное и крылатое, и был новый лик Гафиза. На обратном пути я долго провожал Нувель, он серьезно мне предлагает переехать к нему, рассказывал о Вячеславе, говорил, что чувст<���вует> ко мне дружбу. Мне казалось, что я иду с Юшей Чичериным. Лучшее, что я мог придумать в смысле друга, только без его моралистик. Завтра пойду на панихиду к Сомову {258} , а вечером к Баксту.

30_____

Поехали к тете; она все больше и больше напоминает маму и дорога мне. Она была очень мила, звала переехать, обнадеживала в деле, спрашивала, не нужно ли денег. Кудрявцевы тоже старались быть сердечными. Заехал в больницу. Катков жив и, вероятно, останется живым. На панихиды не попал. Вечером был у Бакста. Городецкого не было. Вяч<���еслав> Ив<���анович> был у меня и очень беспокоится за мою участь. У Бакста очень хорошо, но сам я был несколько кисел. Провожал Нувель по Невскому и Морской до Исакия. Я себя очень дружно с ним чувствую. Утро ясное и солнечное.

31_____

Пр<���окопий> Ст<���епанович> дал денег, которых хватит, если ехать тотчас же. Думаю отправиться в пятницу или субботу, хотя мне страшно жаль города летом. Я слышу, как где-то разыгрывают «Erlkönig». Окна в домах отворены на улицу, гуляют в садах. Теперь я бы предпочел дачу с пьянино и парком, но город еще лучше. И потом, мне жаль, что я не перееду, как мечтал, к Нувель. В Ярославль мне расхотелось ехать, после того как я прочит<���ал> «Бюрлески» Глазенапа в «Зорях» {259} и узнал, что у него живет барышня, которая его обожает, и что они втроем целыми днями молчат, разговаривая настроениями. Вот ярославские лошаки! Мне не хочется только подводить Дюклу, а то бы я прямо проехал к нашим и прескучно в тихой пристани стал бы писать «Эме Лебеф» и письма. Заезжал в магазин, туда пришел Саша. Однако он зачастил, сказавши, что не будет ходить! Шли вместе под руку, он прелестно смеется, подымая бровь, но зимою он белее, и шапка великолепнее делает его лицо, а фуражка ему не идет. Поехал на Васильевский. Почему-то я велел ехать по Гагаринской, чтобы проехать мимо влекущих меня бань. Они двухэтажны, в первом — окна высоко, как в конюшне, во втором балкон с дверью. Вид восточный и заключенный, будто каменная стена и внутри будто сад. И сам этот угол, где сходятся 5 улиц, мне нравится, и рядом трактир, где горят большие лампы вроде фонарей и из окон, вероятно, видна Нева и закат. Я почему-то проезжал с большим трепетом, будто влюбленный, мимо всех этих домов. И, возвращаясь, я опять велел ехать тут; на пороге стоял большой лысый мужик с засученными рукавами в длинном, с завязками, как у мясников, переднике, и тоненький мальчик, лет 17<-ти>, один в синей, другой в красной, а не в белых рубашках. Нева была ярко-розовая, разбитая рябью, и было красиво, когда на спусках, где нет парапетов, фигуры прохожих все выделялись на фоне воды. У Ивановых был Нувель, Бакст, Сюннерберг и потом кадеты: Котляревский и Струве; они были убийственны, эти кадеты, и напугали и загипнотизировали Вяч<���еслава> Ив<���ановича>, так что после их ухода он долго сермонировал [96] о судьбах России, о прогрессивной энергетике, об excelsior [97], деланье дела, о человеке как моральном существе и т. д. {260} Это совсем к нему не идет и довольно нудно и для него и для оппонентов. Только не веришь, что он говорит это серьезно, и это еще более утомляет. Вяч<���еслав> Ив<���анович> скоро обижается и многое принимает на свой счет. Нувель устал и взял ближайшего извозчика. Завтра пойду к нему, там будет Сомов. Вернулся не очень поздно.

1_____

Ничего особенного, был в магазине. Обедал в Мариинской с Казаковым. Они взяли нового служащего на место уезжающего Степана — Алексея. Вечером был у Нувель, опять мне жалко покидать город. От тети обещанного письма об деле не было. Нувель и Сомов лежали на открытом окне, будто поджидая меня. Потом пришел Бакст, читали дневники, Бакст преинтересно рассказывал об Испании, говорили о милом XVIII в., об Ивановых, хотели завтра прийти смотреть Вячеслава к Чернышеву мосту. Из окна Нувель нам крикнул: «Не сговаривайтесь», и Сомов с жестами любовн<���иков->заговорщиков из комических балетов молча объяснялся со мною. На Гороховой была драка, чел<���овек> 8, камнями.

2_____

Почему-то мне очень грустно и не хочется ничего делать: ни мести, ни убирать, ни есть, ни пить, так бы и жил в пыли, и это очень противно. И потом, я не знаю, ехать мне или не ехать, всегда такое же положение вещей, и мне кажется, что наступил момент, когда нужно ехать. Вяч<���еслав> Ив<���анович>, м<���ожет> б<���ыть>, от любви, но меня явно преследует, ревнует ко мне других, к несчастью, даже без повода. Утром зашел к Саше, он чистил птиц, жена была на рынке, девицы уехали на осмотр с прислугой, почему-то в пятницу, а не завтра {261} . Он был как-то еще суше, чем все это время, так что я даже, собираясь сейчас же почти уходить, заметил ему об этом. Он вспыхнул и стал говорить, что очень меня любит, и целовать сладко и долго, я вообще не очень люблю так целоваться. Может быть, он по глазам понял что-нибудь, но тихонько, обнимая, снял поддевку. «Что выделаете?» — «Снимаю поддевку». — «А». И, посмотрев на него, я спросил: «Хорошо?» — «Хорошо», — ответил он и улыбнулся. Тюлевые шторы были спущены, и опять на той же постели, только не пьяные, не в кошмаре, мы были. Время было очень немного, и мы всё ждали звонка. Его фигура вроде Александра, но хуже. Первою пришла его жена, веселая, стала поить нас чаем и варить яйца. У Саши раскисший и сконфуженный вид, хотя мне показалось, что у него есть кое-какой опыт. Это приключение было совсем неожиданно и дало мне гораздо меньше радости, чем можно было ожидать, и я бы предпочел быть по-старому просто влюбленным в Броскина, но едва ли это возможно. Брал ванну, м<���ожет> б<���ыть>, она была слишком горяча, но я впал в полудремоту, полуобморок, я увидел, что маленькая, не больше 1 ½ аршин, женщина, с лицом и фигурой мамы, в черном с горошком платье и белом платке, тихо прошла мимо ванны, обернувши ко мне лицо с улыбкой. Я в ужасе вскочил, м<���ожет> б<���ыть>, я был введен в обман моей одеждой, висевшей на ручке двери, вероятно, но я очень взволновался. От тети письма нет. Зашел к Ек<���атерине> Ап<���оллоновне>, она думала, что я уже уехал, чаю у нее не пил, торопясь к Чернышеву мосту; Вячеслав был уже там, я его сейчас же узнал. Прошел раз — он взглянул на меня, прошел два и пошел на ту сторону моста караулить Сомова. У Вячеслава очень милое, нежное и несколько обыкновенное личико, очаровательная фигура и какой-то эфебизм. Я позавидовал Нувель, что вот его ждет очаровательный юноша, как Сусанна в «Figaro». Вскоре я увидел милую фигуру Сомова, я его очень люблю, не только как мастера, но как человека и даже больше: я люблю его лицо, его глаза, коварные и печальные, звук его голоса, манеры, воротнички — все проникнуто какой-то серьезной и меланхолической жеманностью. У Ивановых была Ремизова и перевезенный рояль. Я опять поехал за нотами, когда я вернулся, читали новый рассказ Ремизова; я плохо понял, и многое не понравилось. Пели Grétry, Schubert и итальянцев {262} . Пришел Нувель и Бакст. Вячеслав ужасно меня перепугался и рассказывал Нувель, как у него «заклокотало в груди», потемнело в глазах и он чуть не сбежал, боясь «гипноза», потом говорил, что нас было трое. Ехать ли мне? Сомов советует не уезжать. Как я давно не видел Григория, что-то он поделывает, вероятно, сердится на меня.