Лилиана Булатович - Сербский генерал Младич. Судьба защитника Отечества

Р.М.: Воин — это наш народ! Об Армии Республики Сербской нужно говорить стоя. Даже мне.

Президиум Сербской Республики БиГ 24 июня 1992 г. принял решение об установлении государственного праздника:

«Видовдан является государственным праздником и славой [17] Слава — день святого покровителя семьи и др. Армии Сербской Республики БиГ».

Присяга АРС гласит:

Клянусь честью и жизнью своей, что буду защищать суверенитет, территорию, независимость и конституционный строй своего отечества Сербской Республики БиГ и буду верно служить интересам её народов. Да поможет мне Бог!

До того, как мы встретились в Хан-Пиеске, генерала Ратко Младича, верховного главнокомандующего сербской армии в Республике Сербской, я никогда не видела, так сказать, живьем. Я благодарна стечению обстоятельств, которые позволили мне узнать этого человека, достойного всяческого уважения. А случилось это так.

Было это в первую субботу января 1994 г. Совсем никакое, безрадостное утро. Из атмосферы одиночества меня выводит телефонный звонок, голос нашего чудесного приятеля, который уже несколько лет живет и успешно трудится в Милане: «Говорит Мишо Драшкович. Как хорошо, что я тебя разыскал! Я здесь уже несколько дней с группой итальянских журналистов и деловых людей по приглашению югославского и сербского правительства. Но нам не смогли обеспечить встречу с представителями Республики Сербской. Прежде всего с генералом Младичем и с президентом Караджичем. Ты — моя последняя надежда. Можешь ли помочь?»

Я ничего не обещаю, но изо всех сил хочу им помочь. Не понимаю, как ни союзное, ни республиканское министерство не устроило это. У меня был телефон Милана Гверо, полковника ЮНА, а затем генерала Армии Республики Сербской. В те дни только и говорили, что генерал Младич ранен… На мой звонок отвечает его секретарь, а лучше сказать, его преданный соратник Райко. Он предлагает мне позвонить вечером.

«Добрый вечер. Говорит Лиляна Булатович. Я хотела бы поговорить с генералом Младичем!» Мужской голос отвечает загадочно: «Пожалуйста». Я ожидаю, что мне ответит другой голос. Между тем всё тот же голос продолжает: «Говорите…» Теперь я в недоумении: «Мне нужен генерал Младич…», а он смеётся и говорит: «Да он же у телефона…»

Так начался наш первый разговор. Как будто много лет не виделись и не разговаривали. Когда я ему сказала, почему позвонила, он меня спросил, могу ли я поручиться за них и гарантировать, что они честно напишут о том, что он им расскажет. Нет, я не могу дать гарантию, но их привёз и ручается за них человек, которому я доверяю и который организовал всё это из Милана в то время, когда нас никто не любит и не желает слышать. Я уповаю на его ответственность. «Я приму их под твое слово», — ответил он мне, и меня обрадовал голос человека, который только что общался со своим народом, со своими бойцами на боевых позициях рядом с их родными очагами, на пепелищах домов их прадедов…

Мы договариваемся очень просто — встречаемся в понедельник в полдень в Хан-Пиеске. В воскресенье утром мне звонит генерал Гверо и подтверждает, что все в порядке. На границе в Зворнике будут предупреждены о нашем приезде, равно как и все военные патрули по пути. Сказал еще, что прибудет наш священник из Триеста, Илья Ивич, чтобы помочь с переводом.

В тот же вечер в Земунском ресторане я встречаюсь с коллегами-журналистами и сообщаю им радостную весть. Их трое: независимый фоторепортер Джеймс Савойя, комментатор еженедельника «Дженте» Гаспаре ди Скалфани и внешнеполитический комментатор ежедневной газеты «Ил Джорно» Ангело Феррари. Конечно же, они обрадовались, но и встревожились — насколько это опасно лезть туда, в войну… Савойя, который до этого уже побывал на всех войнах, кроме Вьетнама, подшучивал над своими коллегами, усиливая этим страх…

День десятого января выдался солнечным, хотя и холодным… На «границе» пограничники встретили нас очень любезно, явно предупреждённые, о чем идет речь. Мы берём в машину одного храбреца-солдата, чтобы подвезти его до Власеницы. Он нам рассказывает о себе: ему 23 года, родился в Кладане, в доме прадеда. И Кладань, и его сожженный родной дом сейчас под властью мусульман, или, как он говорит, турок! Мать и младший брат приютились в части маленькой квартирки во Власенице… Мы проезжаем по сожженным поселкам… До этой войны наш красивый и разговорчивый молодой спутник работал в Нови-Саде. Он ремесленник, и ему хорошо работалось у одного частника. Война застала его при исполнении воинской службы в ЮНА, оттуда всё и пошло и продолжается уже четыре года. Хозяин зовёт его вернуться на работу, но ему это и в голову не приходит. Драшкович комментирует: «Вот тебе и патриотизм!»

«Называйте это как хотите, но я не могу бросить своих друзей в такой беде и наслаждаться мирной жизнью в Нови-Саде. Не мог бы ни спать, ни есть, ни даже жить там. До тех пор, пока не освободим здесь всё…»

Вдруг его лицо по-детски засветилось, как будто он вдалеке увидел мать или брата. Прерывает рассказ и говорит: «Вон Рашо… видите — наш Рашо поехал…» И провожает взглядом колонну из нескольких автомашин.

Радован Караджич, действительно, в этот день проследовал этой дорогой в Биелину, где состоялось еще одно заседание скупщины Республики Сербской. Назавтра он опять отправлялся в Женеву с попыткой договориться о свободном государственно-созидательном будущем сербского народа в Сербской республике. Спрашиваю молодого человека, как он узнал, что это Караджич. Знаю его машину, отвечает. И рад его видеть. Потому что он лучше всех говорит от имени сербов с этими гадами по свету…

«А генерал Младич, как он вам?» — спрашиваю я его потом. Он сразу вытягивается, хотя и так ростом высок: «О, он нам и генерал, и отец, и друг. Он — наша сила, госпожа! Ему ничего не стоит приехать на передовую и повести нас против этих проклятых наёмников, купленных в разных исламских странах, чтобы уничтожить нас на нашей земле… Это вам скажет любой солдат. Он и храбр, и умен, и честен, и наш…»

Мы проезжаем по разоренным местам. Много военных патрулей. В одном из них — девушка. Статная. Спрашиваю юношу: «А как с любовью? Молодость проходит…»

«Эх, разговорился я с вами, но раз вы меня спрашиваете… С этим здесь мука. Все девушки пошли на войну. Мне одна приглянулась, и я всё придумывал, как бы к ней подойти. Расспрашивал о ней. А однажды послали меня с патрулем арестовать одного нашего за то, что он будто бы украл что-то. Не нравится мне это делать, но приказ есть приказ. Подходим мы к его дому — а перед домом та самая девушка! В одной руке пистолет, а другая на дверном замке. Меня как будто что-то резануло по животу. Как она сюда попала? А она кричит нам: «Стойте, где стоите. Знаю, зачем пришли. Моего брата оклеветали, сказали, что он вор…» Мы было двинулись ближе, а она направила дуло прямо на нас — только двиньтесь, мол, всех вас перебью… Ну, а потом было, что было. Договорились, и она вместе с братом пошла в комендатуру, но любовь мою к ней как рукой сняло. Я и так навидался дикости, но она была уж слишком жестокой…»