Сигрун Слапгард - Сигрид Унсет. Королева слова

«Я словно нахожусь в другом мире, далеко от цивилизации; здесь пышные лиственные леса, красивые озерца, низкие, покрытые лесом холмы, <���…> река Гудзон с отвесными берегами. Базальтовые скалы и туман над рекой, всю ночь напролет кузнечики самых разных видов и ночные птицы оглашают окрестности своими концертами. Никаких других звуков в округе не слышно» [717] Brev til Ragnhild, 26.9.1940, NBO, 742. .

С Кнопфами она обсуждала стратегию своих лекций и выступлений: как лучше всего нанести удар по тем, кто считает, что Норвегия сдалась без боя? Альфред А. Кнопф был абсолютно убежден, что ей следует выступать взвешенно и оперировать фактами, делиться рассказами о своем собственном вынужденном бегстве и пережитым опытом, но главное, писать побольше романов. Хотя он прекрасно понимал, что Сигрид Унсет сейчас вряд ли настроена работать над новым романом. Она собиралась обнажить свой меч и знала, по кому в первую очередь нанесет удар.

Американский репортер Лиланд Стоу заработал себе славу в США благодаря статейкам, в которых он описывал, как Норвегия пала на колени 9 апреля [718] Skouen 1981, s. 38. . Судя по его репортажам, большинство норвежцев заняли по отношению к Квислингу пассивно-выжидательную позицию. Стоу получил Пулитцеровскую премию и стал очень знаменит. Он оказался единственным американским журналистом, ставшим свидетелем наступления немецких войск на Осло. Поэтому в первую очередь именно на совести Стоу лежало то, что в США сложилось впечатление, будто Норвегия — страна, которая не отстаивала свою свободу. Ничего удивительного, что для Сигрид Унсет он стал врагом номер один. Она прислушалась к советам Кнопфа, систематизировала свои записи и факты для обстоятельного выступления на тему «Скандинавия и война».

Унсет отправилась в поездку с готовой рукописью: шесть недель лекций и выступлений, потом краткий перерыв на отдых — и еще шесть недель подряд. В конце октября она вернулась в Нью-Йорк, где прочла дюжину докладов. 22 октября она открыла сезонные чтения в Колумбийском университете и особенно была довольна тем, что в списке докладчиков Лиланд Стоу шел сразу после нее. Сигрид Унсет поделилась с аудиторией: оказалось, что мистер Стоу не знает ни слова по-норвежски и что он совершил 9 апреля пару прогулок до «Гранд-кафе», а все остальное время, и это могли подтвердить и она сама, и посол Гарриман, просидел в американском посольстве. Так она в пух и прах раскритиковала версию Стоу о том, что Норвегия не оказала врагу должного сопротивления.

«Мне кажется, все прошло хорошо», — написала она Рагнхильд [719] Brev til Ragnhild, 23.10.1940, NBO, 742. . Разъезжать с утра и допоздна, да еще и выступать по вечерам было достаточно утомительно, но она повидала большую часть страны. И дело было не только в этом: она могла теперь обеспечить Ханса и себя, а также отправлять деньги сестрам и приемным детям через Рагнхильд.

Унсет решила переехать — из фешенебельного отеля на Манхэттене в Бруклин, в небольшой отель «Маргарет», расположенный на Коламбиа-Хайтс. Здесь она мигом превратила обе комнаты в рабочий кабинет. Ей удалось пристроить Ханса в Гарвард, правда, не обошлось без участия литературного агента Кэрол Хилл. И вообще она не могла нарадоваться на младшего сына — Америка пошла ему на пользу. А он, в свою очередь, научился при любом удобном случае использовать имя Унсет, чтобы добиться того, чего хотел.

Благодаря Альфреду Кнопфу писательница иногда получала новости из Бьеркебека и от Эйлифа Му. Кнопф продолжал переписываться с Му, но по-прежнему не мог перевести деньги в Бьеркебек, чтобы как-то облегчить финансовое положение ее родных и близких. Кнопф поделился, что Сигрид Унсет тепло принимают в Америке. Но он утаил, что Бьеркебек перестал казаться ей центром вселенной. Она все больше увлекалась своим «открытием Америки». С наслаждением она пересекала Бруклинский мост, а на обратном пути садилась в автобус, потом отдыхала немного на лавочке около отеля с живописным видом на Манхэттен. На юго-западе возвышалась статуя Свободы, приветствуя беженцев, таких как она.

Один финский друг и писатель уже показал ей свое «убежище» в соседнем штате — в Массачусетсе. Там, в Беркшире, в захолустье Монтерей, находилась небольшая уютная гостиница. И вообще, если бы не война, которая забросила ее сюда, она чувствовала бы «себя просто счастливой, как никогда», написала она сестре в Стокгольм, обнаружив «такой очаровательный уголок земли, как Беркширс-Хиллс». Осень уже окрасила все вокруг своими пастельными тонами, владельцы гостиницы сердечно приглашали ее приезжать почаще. Значит, следующим летом сюда можно будет вернуться, подумала она и только тут вспомнила о сетере Крекке или Рондских горах.

Унсет планировала приступить к работе. В письме к Берит она просила ее поупражняться в машинописи, на стандартной машинке марки «Корона», если это возможно. Сигрид Унсет удалось приобрести одну из последних машинок этой серии незадолго до того, как их выпуск был приостановлен. Свою старую меховую, так называемую «нобелевскую», шубу она также передала Берит, чтобы та перешила ее и носила в холодном Нью-Йорке. Она радовалась обществу девушки, которая готова была помогать ей и оградить ее от назойливых посетителей. Берит, например, могла отвечать и на бесконечные телефонные звонки.

Ближе к концу ноября она вернулась в Сан-Франциско. Когда Берит Хейердал-Хансен присоединилась к ней, чтобы продолжить путешествие вместе с Сигрид Унсет, она была облачена в элегантную шубку и шляпу. Счастливая и восторженная, Берит попрощалась с родителями, с четырьмя братьями и сестрами, которые стояли на перроне и махали им вслед. Договор предусматривал, что она будет делить квартиру с Сигрид Унсет, выполнять обязанности секретаря и личного помощника и немного готовить.

По пути в Нью-Йорк они решили заехать в Вашингтон. Сигрид Унсет непременно хотела посетить Арлингтонское мемориальное военное кладбище. Только теперь Берит поняла, какую драму переживала эта сильная воинственная женщина. Сейчас она склонилась у памятников и надгробий и выглядела как самая обычная мать, которая скорбит по своему сыну. И хотя Сигрид Унсет всегда подчеркивала: «Лучше уж я буду оплакивать своего сына…», — было ясно, что гибель сына для нее страшная потеря, всю горечь которой она почувствовала именно здесь. Бесконечные ряды крестов и надгробий и невероятные масштабы самого кладбища произвели на нее неизгладимое впечатление. Казалось, кладбище столь же велико и необозримо, как ее горе.

Впрочем, после первых докладов Унсет пришлось испытать не только позитивные эмоции. Иногда вслед за ее выступлениями в прессе появлялись довольно вялые отклики. Случалось и так, что люди вставали с мест и уходили, потому что не понимали ее неразборчивый английский, с сильным норвежским акцентом. Она вообще ничуть не заботилась о том, чтобы произносить слова с правильным ударением. Например, столь часто произносимое ею слово «democracy» имеет ударение на букве «о». Сигрид Унсет же постоянно говорила «демокрéйси». Правда, ее агенту удалось убедить ее время от времени посещать фонетиста.