Сигрун Слапгард - Сигрид Унсет. Королева слова

В Исландии она была самым читаемым писателем, ее радостно приветствовали.

«Здесь мы стали кем-то средним между узниками крепости и высокими гостями. Правительство присылает за нами машину <���…>. Моему восхищению нет предела: страна гораздо прекраснее, чем можно было представить, люди невероятно гостеприимны и милы», — написала она Матее [530] Brev til Mathea Mortenstuen, 27.7.1931, NBO. .

Унсет выросла, читая саги, она, без сомнения, могла говорить на исландском языке, и те памятные места, что ей показывали, были ей уже давно знакомы.

Во время поездки мальчики были все время заняты и как губка впитывали в себя новые впечатления — словом, все прошло лучше, чем она могла предположить. И все же домой она вернулась уставшей. Как всегда, у нее было много работы и много переписки на ее любимую тему — саги. Она поздравила себя с тем, что своим отъездом избежала всех летних гостей в Бьеркебеке, но когда вернулась домой к осени, на нее обрушилась жестокая реальность, как экономическая, так и политическая.

В Норвегии разгорались мировоззренческие споры между представителями разных политических и духовных течений. Как в Союзе писателей, так и в университетской среде настала эпоха великих идеологий. Упадок в экономике обострил классовые противоречия, это было заметно и в мещанском Лиллехаммере, и в деревнях вокруг. От жителей Хамара Сигрид Унсет узнала, что многие опасаются нищеты и там, где уже образовались профсоюзы, дело доходило до открытых конфликтов рабочих с крестьянами и буржуазией.

В этот год министр обороны Видкун Квислинг отправил солдат на подавление демонстрации в Менстаде. Бывший секретарь Сигрид Унсет на деле доказала, что она по-прежнему симпатизирует «обездоленным», но в то же время считает, что другая борьба — борьба за духовные ценности — намного важнее.

Как нельзя кстати Унсет попросили написать о пути в католичество. Одна из статей получила название «Если два плюс два равно пять», где писательница признавалась: думать, что два плюс два всегда должно равняться четырем, невыносимо. Ей необходимо было найти авторитет, который не следовал бы моде. Она не могла смириться с тем, что каждый волен создавать себе собственное представление о Боге, и снова возвращалась к тому, как конфирмационное обучение отдалило ее от лютеранской церкви.

Как обычно, на осень пришлось самое напряженное время. Несмотря на то что в основном Сигрид Унсет занималась переводом, она написала и несколько больших статей, например «Святая Анджела Меричи. Борец за права женщин» и «Молебен Святому Иакову». Многочисленные рождественские журналы хотели получить свое. После напряженных трудов последовал приступ ревматизма, а руки покрылись сыпью. Врач посоветовал Унсет лечение в санатории, но, как она сказала, «пост и воздержание очень полезны, однако не в обществе пациентов, обсуждающих диету и методы оздоровления» [531] Hagenlund 1994, s. 176. .

Когда Унсет открыла двери Бьеркебека для многолюдного празднования Рождества, ее гостеприимство, видимо, было не совсем чистосердечным. «У меня ощущение, что минимум сотня людей наполняет весь дом с утра и до вечера», — написала она подруге, вздыхая, что она «устала, как никогда раньше» [532] Brev til Nini Roll Anker, 3.1.1932, NBO, 171. . Унсет часто рассуждала о лояльности, но лояльно ли было описывать свою сестру Рагнхильд как назойливого гостя? После Нового года она призналась отцу Тойвесу: «Я чувствую, что моя черная душа нуждается в очищении, <���…> какая же я себялюбивая, как мало любви я на самом деле испытываю к людям, которые утомляют или раздражают меня. <���…> Она [Рагнхильд] такая энтузиастка, всегда высказывает категоричные суждения, много говорит об искусстве и литературе, хотя ничего в этом не понимает». Сигрид Унсет считала, что теперь ей открылось, какой недоброй она была «от природы», и она порицает себя: «Утром, в обед и вечером я выворачиваю совесть наизнанку: какая ты нетерпеливая, как мало по-настоящему христианских добродетелей есть в тебе, раз ты не можешь управлять собой». Она думала, что все Рождество было «свидетельством моей нелюбезности — свидетельством для меня самой» [533] Brev til Theeuwes, 13.1.1932, NBO, 348. .

За эти грехи Унсет наложила на себя епитимью — ежедневные прогулки. Ей требовалось прийти в лучшую форму. В самом начале подъема на Нурдсетер она уже задыхалась и с трудом заканчивала свои длинные тирады в разговоре с Луизой Му. Не говоря уж о том, что она не помещалась в свои платья, сшитые по случаю получения Нобелевской премии. Только лодыжки и руки были по-прежнему худыми и изящными. Ходила она теперь семенящими шажками, но по-прежнему была такой же статной и высокой — 180 см. Волосы чуть тронуло сединой, разве только глаза выдавали, что ей вот-вот должно было исполниться пятьдесят. Это подтверждал и почтовый ящик — целый поток обращений и просьб об интервью в честь пятидесятилетия.

Некоторые представители прессы получили аудиенцию. Но Сигрид Унсет не была бы собой, если бы не стала провоцировать журналистов, в том числе и из радикальной «Дагбладет».

— Люди в наше время совсем не понимают, что такое радикализм, <���…> быть радикалом значит просто вернуться к истокам, — настаивала она.

По ее мнению, стране необходима более сильная система обороны. Сигрид Унсет уже давно волновало распространение политической идеологии тоталитаризма и развитие тоталитарных режимов в Европе. Как она написала в «Ответе приходскому священнику», «скоро в Европе останется лишь горстка христиан». Ту же тему она подняла в «Неопалимой купине»; она считала, что ценности, которые люди обрели благодаря христианству, — на грани уничтожения.

— Вы же не думаете о вторжении из Азии? — спросил один сбитый с толку журналист. Ответ последовал незамедлительно:

— Почитайте историю Европы. Ничего и не было, кроме вторжений из Азии: татары, ислам. Сейчас как раз исполняется двести лет с момента изгнания татар из Вены [534] Dagbladet, 13.2.1932. .

— Что же с женским вопросом? — хотел знать журналист. — Не изменила ли с годами юбиляр точку зрения?

Напротив! В ответ последовала резкая отповедь:

— Истинная причина возникновения «женского вопроса» в том, что мужчины не хотят обеспечивать женщин, — ответила Сигрид Унсет.

Она по-прежнему считала, что Хенрика Ибсена незаслуженно хвалили за освещение «женского вопроса» — Гедда есть и останется курицей, пустой женщиной. Сходство между Геддой Ибсена и Эммой Джейн Остин поразительно, но последняя обращается с Эммой менее возвышенно. Ибсен слишком уважает своих дам, несмотря на то что видит их насквозь.

Но верила ли Сигрид Унсет в любовь?

— Да, когда люди все время вместе и все равно могут любить друг друга, — ответила она. Взгляд стал загадочным. Журналист посчитал, что ее глаза и крупный выразительный рот «свидетельствуют о ее сильной чувственной натуре» [535] Dagbladet, 13.2.1932. .