Майкл Бар-Зохар - Бен Гурион

На следующий день Бен-Гурион пишет своему собеседнику теплое письмо: «Надеюсь, вы не обидитесь, если я назову вас коллегой и другом, а не церемонным «сударь»… Что бы ни случилось, в знак уважения жму вашу руку». Жаботинский отвечает в том же духе: «Мой дорогой друг Бен-Гурион. Я до глубины души тронут тем, что после долгих лет — и каких лет! — слышу в свой адрес ваши слова «коллега и друг»… Искренне и дружески жму вашу руку».

Пока мужчины выражали таким образом взаимное расположение, их партии вели яростные нападки друг на друга. 28 октября в палестинской прессе был опубликован полный текст соглашения; в три часа пополудни Каценельсон проинформировал по телефону Бен-Гуриона о том, что «отношение товарищей к принятому соглашению явно негативное». Вскоре на Бен-Гуриона обрушился поток телеграмм, в большинстве которых сквозило недовольство. Почувствовав себя уязвленным тем, что Бен-Гурион осмелился подписать соглашение, не имея на то никаких полномочий, Центральный комитет потребовал его немедленного возвращения.

Подобная враждебность разочаровывает Бен-Гуриона. Запершись в гостиничном номере, он пишет длинное письмо, в котором приводит все детали переговоров с Жаботинским. Тем временем в Палестине мобилизуется общественное мнение. Комментарии в прессе (за исключением правой газеты «Доар Гайом») неблагоприятны. Через несколько дней Бен-Гурион начинает получать письма протеста с требованием подписать третье соглашение о сотрудничестве с ревизионистами внутри самой Сионистской организации. Что касается Жаботинского, то он, единственный лидер в своем движении, счастливо избегает массового давления. Бен-Гурион делает вид, что ничего не случилось, и остается в Лондоне для продолжения переговоров.

Политические деятели приступают к разработке «великого соглашения» о полном перемирии между двумя движениями. И хотя оба делают все возможное, чтобы сохранить это в тайне, их дискуссии заставляют оба лагеря поднять щиты. 7 ноября Центральный комитет отдает Бен-Гуриону формальный приказ «не подписывать никакого соглашения до обсуждения его текста в полной и окончательной редакции Центральным комитетом». На следующий день он получает телеграммы от Шарета и своего ближайшего друга Каценельсона с требованием прервать переговоры. Вынужденный подчиниться, он отвечает: «Переговоры прерваны» и сообщает Жаботинскому о невозможности третьего соглашения.

Несколько дней спустя, вернувшись в Палестину, он делает все возможное, чтобы убедить своих товарищей ратифицировать два уже готовых соглашения. Центральный комитет Рабочей партии решает выдвинуть этот вопрос на обсуждение сторонниками «Гистадрут». На Всемирном конгрессе ревизионистов, который собрался в Кракове в январе 1935 года, Жаботинский сталкивается с непримиримой оппозицией. Среди делегатов, подвергших резкой критике принятые соглашения, находится некий молодой человек, Менахем Бегин, который обращается к лидеру с такими словами: «Возможно, сударь, вы забыли, что Бен-Гурион назвал вас Владимиром Гитлером, но наша память это хранит». Жаботинский парирует: «Я никогда не забуду, что такие люди, как Бен-Гурион, Бен-Цви […] носили форму Еврейского легиона и сражались рядом со мной. Я убежден, что будь это нужно сионизму, они бы, не колеблясь, вновь надели военный мундир и вступили бы в бой».

На конгрессе партии «Гистадрут» в марте 1935 года Бен-Гурион напомнит о великих исторических компромиссах, на которые пошел Ленин, подписав Брестский мир и внедрив нэп. Он возмущается профсоюзной организацией, которая в рамках партизанщины претендует на право представлять всех трудящихся, но, несмотря на это, конгресс большинством голосов не принимает подписанных им соглашений. Референдум, состоявшийся 24 марта 1935 года, проходит в крайне напряженной обстановке: соглашения не утверждены 16 474 голосами против 11 522 голосов. Это серьезный удар по престижу Бен-Гуриона. Полная независимость, которую он демонстрировал во время переговоров с Жаботинским, вызвала возмущение и гнев его товарищей. Ему не удается убедить их в том, что в Лондоне он действовал в качестве представителя партии, а не «члена сионистского Исполнительного комитета», — другими словами, что он сменил фуражку рабочего на экипировку руководителя сионистского движения. Однако история прерванных переговоров доказывает, насколько прочна в Рабочей партии позиция Бен-Гуриона: никто и не подумает о том, чтобы отправить его в отставку, никто не рискнет предложить наложить на него взыскание.

Последствия этих событий доказывают, что соглашения Жаботинского — Бен-Гуриона были не чем иным, как химерой. Представляемые ими политические движения были настолько противоположны, что никакие дружеские отношения не смогли бы приблизить их друг к другу. Несомненно, что факт неутверждения соглашений явился последней каплей, переполнившей чашу терпения ревизионистов, поскольку меньше чем через два месяца после референдума ревизионистское движение вышло из Сионистской организации и основало свою собственную организацию сионистского толка. Это отделение избавило социалистическое движение от самого опасного соперника в борьбе за «завоевание народа».

Несмотря на неудачи, Бен-Гурион и лидер ревизионистов на какое-то время еще сохраняют теплые дружеские отношения. 30 марта, примерно через неделю после того, как «Гистадрут» отклонил проект соглашений, Жаботинский пишет Бен-Гуриону:

«Может быть, вы прочтете эти строки другими глазами. Кажется, я и сам изменился. Должен признаться, что, узнав об отказе одобрить соглашения, трусливый внутренний голос прошептал мне: «Благословен тот, кто освободил меня» и, может быть, в этот же миг Бен-Гурион тоже благословляет Его… Тем не менее почтение, которое я испытал в Лондоне к человеку по имени Бен-Гурион, остается неизменным».

Бен-Гурион отвечает:

«Что бы ни случилось, наша встреча в Лондоне навсегда останется в моей душе… и если когда-нибудь вы прочтете о наших столкновениях, вспомните, что среди ваших «врагов» есть человек, который восхищается вами и разделяет ваши заботы. Даже в самый разгар предстоящих битв я всегда протяну вам руку».

Так ли это? Отношения между ревизионистами и социалистами вскоре снова изменятся к худшему, и Бен-Гурион станет самым яростным противником «диссидентов», на борьбу с которыми бросит всю свою неукротимую энергию. Еще какое-то время его отношения с Жаботинским сохранят прежнюю учтивость, но потом оба они вновь начнут обвинять и оскорблять друг друга…

Жаботинский, со своей стороны, огорчается происшедшим разделением; создание параллельной сионистской организации завершается полным фиаско, и он оказывается в полном одиночестве. В июле 1937 года, за несколько дней до начала XX конгресса, он предлагает Бен-Гуриону, чтобы выбранная на мировом уровне Национальная сионистская ассамблея заменила существующий съезд. «Ваше большинство, — говорит ему Жаботинский, — не отражает истинного равновесия сил». — «А если после всего вы не наберете большинства голосов, вы позволите Национальной ассамблее подавить себя?» На что Жаботинский искренне отвечает: «Я не могу быть в меньшинстве. Там мне нечего делать».