Ромен Роллан - Жизнь Микеланджело

Но дружба Микеланджело к Кавальери походила на любовное безумие. Он писал юноше исступленные письма, чуть ли не на коленях обращаясь к своему кумиру. [223]

Он называет Кавальери «могучим гением… чудом… светочем века», умоляет «не презирать его за то, что он, Микеланджело, не может сравниться с тем, кому нет равных». Он приносит ему в дар все свое настоящее и будущее и добавляет:

«Мне бесконечно больно, что я не могу отдать Вам также и свое прошлое, чтобы служить Вам как можно дольше, ибо будущего мне отпущено мало, я уже стар… [224]Я уверен, что ничто не нарушит нашей дружбы, хотя говорю, быть может, слишком самонадеянно, ибо, конечно, Вас не стою… [225]Забыть Ваше имя для меня так же невозможно, как забыть о хлебе насущном, нет, я скорее забуду о хлебе насущном, который поддерживает лишь мое бренное тело, не доставляя никакой радости, чем Ваше имя, которое поддерживает и тело и душу, наполняя их таким блаженством, что, пока я думаю о Вас, я ее чувствую ни страданий, ни страха смерти… [226]Душа моя в руках того, кому я ее вверил… [227]Если бы мне сказали: перестань думать о нем, мне кажется, я тут же бы умер». [228]

Он подносит Кавальери великолепные подарки:

«Удивительные рисунки, чудесные наброски голов красным и черным карандашом, которые он сделал, желая научить юношу рисовать. Потом он нарисовал для него Ганимеда, похищаемого Зевсовым орлом, Тития, у которого коршун пожирает сердце, падение колесницы Солнца с Фаэтоном в реку По и вакханалию младенцев – все произведения редкой красоты и изумительного совершенства». [229]

Он посылает ему также стихи, нередко превосходные, порой неясные; отдельные сонеты этого цикла читались в литературных кружках и вскоре стали известны по всей Италии. [230]

О нижеследующем сонете говорили, что это «вершина итальянской лирики XVI в.»: [231]

Прекрасными глазами вашими вижу я утешительный свет, который не дано видеть незрячим глазам моим. Ноги ваши помогают нести бремя, которое стало не под силу моим ослабевшим ногам. Дух ваш возносит меня в небеса. Моя воля стала вашею волей. Мысли мои слагаются в вашем сердце, а слова – в дыханье вашем. Оставшись один, я подобен луне, которую видно на небе, лишь когда солнце дарит ей свое сияние. [232]

Еще более известен другой сонет, один из прекраснейших гимнов, когда-либо написанных во славу истинной дружбы:

Если чистая любовь, если безграничное уважение, если общая судьба объединяют два любящих сердца; если злой рок, преследуя одного, ранит и другого; если один ум, одна воля управляет двумя сердцами; если одна душа в двух телесных оболочках достигла бессмертия и крылья ее достаточно сильны, чтобы вознести обоих к небу; если любовь золотой своей стрелой разом пронзила и жжет грудь обоим; если один любит другого и не один из двух не любит себя; если высшее счастье и радость для них – стремиться к одной цели; если вся любовь на свете не составила бы и сотой доли той любви, той веры, что их свяэует, – неужто же мгновение досады может разрушить и развязать такие узы? [233]

Это полное забвение себя, это умение принести себя в дар любимому существу, раствориться в нем – не всегда преобладало у Микеланджело. Иногда на смену безмятежной ясности приходила печаль, и тогда одержимая любовью душа билась и тосковала:

Я плачу, я горю, я сгораю, и пищей сердца моего служит его же печаль.

«Ты, который отнял у меня радость жизни», – обращается он в другом стихотворении к Кавальери. [235]

На эти безмерно пылкие стихи «желанный и нежный властелин» [236]Кавальери отвечал сердечно, но со спокойной сдержанностью. [237]Восторженность этой дружбы коробила его. Микеланджело оправдывался:

Мой властелин, не гневайся на любовь мою, – ведь я люблю лишь лучшее, что есть в тебе, [238]ибо моя душа не может не плениться твоей душой. То, что я отыскиваю, то, что я читаю в твоих божественных чертах, недоступно пониманию простого смертного. Чтобы понять это, должно сначала умереть.

Да, в его поклонении красоте не было ничего нечистого. [239]И все же эта пылкая, смятенная любовь [240]скрывала в себе какую-то загадку, была при всем своем целомудрии странной, одержимой.

К счастью, на смену этим болезненным привязанностям, вслед за отчаянными попытками заполнить свою безрадостную жизнь столь недостававшей ему любовью, пришла ничем не замутненная дружба с женщиной, сумевшей понять этого одинокого и затерянного в мире шестидесятилетнего младенца и хоть немного успокоить израненную душу, влить в нее веру, образумить, научить приятию жизни и смерти, пусть не свободному от грусти.

Самая горячая пора дружбы Микеланджело с Кавальери относится к 1533–1534 гг. [241]В 1535 г. он знакомится с Витторией Колонна.

Она родилась в 1492 г. Отец ее был Фабрицио Колонна, синьор Пальяно, герцог Тальякоццо. Мать, Агнесса да Монтефельтро, приходилась родной дочерью великому Федериго, герцогу Урбино. Виттория принадлежала, таким образом, к тем знаменитым итальянским семьям, в которых как бы запечатлелся дух эпохи Возрождения. Семнадцати лет ее выдали замуж за маркиза Пескара, Ферранте Франческо д'Авалос, знаменитого полководца – победителя при Павии. Она любила его; он ее не любил. Виттория не отличалась красотой. [242]На известных нам медалях с ее изображением видишь своевольное и чуть жесткое мужеподобное лицо – высокий лоб, длинный и прямой нос, слишком короткая и словно брезгливо вздернутая верхняя губа и слегка выпяченная нижняя, крепко сжатый рот, выступающий подбородок. [243]Филонико Аликарнассо, который знал и описал ее жизнь, дает понять, что она была дурна собой, хотя и старается высказать это как можно мягче. «Выйдя замуж за маркиза Пескара, – пишет он, – она решила развить свой ум и начала прилежно заниматься науками, ибо, не будучи очень красивой, стремилась достичь красоты бессмертной и непреходящей». Духовные стремления и интересы всецело поглощали ее. В одном сонете она сама пишет, что «грубые чувства, не способные создать гармонию, из которой слагается чистая любовь возвышенных душ, никогда не рождали в ней ни удовольствия, ни страдания… Мое сердце, согретое чистым пламенем, вознеслось на такую высоту, – добавляет она, – что низменные мысли ему оскорбительны». В Виттории не было ничего, что могло бы заставить блестящего и чувственного Пескара полюбить ее, но, как бы в подтверждение странных причуд любви, сама Виттория была создана, чтобы любить его и мучиться.

Она жестоко страдала от неверности мужа, который изменял ей в собственном доме, что было известно всему Неаполю. Но все же, когда в 1525 г. он умер, Виттория была безутешна и только в религии и в поэзии находила облегчение своему горю. Она живет затворницей в Риме, а затем в Неаполе, [244]но тогда еще не отказывается от мирских помыслов, – уединение нужно ей только для того, чтобы предаваться воспоминаниям о своей любви, воспевать ее в стихах. Она переписывается со всеми крупнейшими итальянскими писателями: с Содолетто, Бембо, Кастильоне, который доверил ей хранение своей рукописи «Cortegiano», [245]с Ариосто, прославившим ее в своем «Роланде», с Паоло Джовио, Бернардо Тассо, Лодовико Дольче. В начале тридцатых годов сонеты Виттории Колонна становятся известны всей Италии и приносят ей славу первой поэтессы своего времени. Удалившись на Искию, она в тиши этого живописного острова, под мерный шум моря, без устали воспевает свою просветленную любовь.