Сергей Кредов - Дзержинский

«Юля скончалась 4/VI, я не мог отойти от ее постели ни днем ни ночью. Страшно мучилась. Она умирала в течение целой недели, не теряя сознания до последнего мгновения».

Счастье опять разминулось с Феликсом Дзержинским.

И — вновь Альдоне, через несколько дней:

«Жизнь отняла у меня в борьбе одно за другим почти все, что я вынес из дома, из семьи, со школьной скамьи, и осталась во мне лишь одна пружина воли, которая толкает меня с неумолимой силой».

Лишь в конце августа, спустя три месяца после смерти Юлии, Феликс признается сестре: «Острая тоска и боль прошли, и наступила апатия, безразличие. Не все ли равно? Так или иначе, а жить нужно». Пребывание в Кракове теперь его тяготит. Он занимается здесь бесполезным делом. Феликс начинает нелегально приезжать в Варшаву, невзирая на запреты ЦК. Подпольная работа с ее постоянным риском, опасностями возвращает его к жизни.

Дзержинский — изобретательный конспиратор. Это качество проявилось у него еще в гимназические годы. Тогда, в Вильно, юный Феликс придумал хитроумный способ переписываться с девочкой из другой гимназии. Почтальоном выступал... ксендз, который каждый день по утрам заходил в ту и другую гимназии, оставляя калоши у порога. В его-то калоши под стельки они и клали свои записки. Когда хитрость вскрылась, молодые люди получили взыскание. Эту историю поведала Софья Дзержинская- Мушкат со слов своего мужа.

Чарна (тогдашнее партийное прозвище Софьи Мушкат) считалась в Варшаве лучшей связной организации социалистов. На ее адрес приходили партийные послания, девушка доставляла их адресатам. Впервые она увидела Юзефа в начале февраля 1905 года на конспиративной квартире. Он для нее — представитель высокого партийного руководства, о его мужественном поведении в тюрьме, рискованных побегах начинают складываться легенды. Так вот он какой...

«В залитой солнцем комнате стоял высокий, стройный светлый шатен, с коротко остриженными волосами, с огненным взглядом проницательных серо-зеленоватых глаз. Это был Феликс Дзержинский, которого я в тот день увидела впервые. Но еще до этой встречи я много слышала о товарище Юзефе от Ванды и других подпольщиков. Настоящего его имени и фамилии я, разумеется, тогда не знала... Юзеф поздоровался со мной крепким рукопожатием. Меня удивило, что он знает обо мне, о выполняемых мною партийных поручениях, мою фамилию. Он посмотрел на меня пристально, и мне показалось, что он насквозь меня видит. Как выяснилось, до своего приезда в Варшаву он несколько раз присылал из Кракова нелегальные партийные письма на мой адрес. Я отдала Юзефу принесенную корреспонденцию и, согласно требованиям конспирации, сразу ушла, взволнованная и обрадованная неожиданной встречей».

Софью дважды арестовывали, после чего ей пришлось перебраться в Краков. Весной 1910 года она вновь встречается с Юзефом. Они уже неплохо знакомы. Согласна ли она помочь революционеру разобраться с партийным архивом? Конечно! Каждое утро девушка приходит в его служебную квартиру, где занимается своим делом, а он — своим. Иногда играет на фортепиано (она по профессии преподаватель музыки). Юзеф внимательно слушает, не прекращая работать. Постепенно ее обязанности расширяются. Она помогает ему готовить материалы для партийных изданий. Пишет письма товарищам в Королевство Польское, а Юзеф между строк вписывает конспиративные тексты. У него не бывает выходных. Лишь изредка девушке удается уговорить его сходить на прогулку в горы или к реке Висле.

Жил Дзержинский, конечно, в спартанских условиях. «Вся обстановка, — вспоминала Софья Сигизмундовна, — состояла из маленького письменного столика, этажерки с книжками, стула и короткого диванчика. На этом диванчике спал Юзеф, без подушки, которой он не имел. Были в этой кухоньке еще табуретка с тазом, кувшин с водой и ведро. На покрытой газетами плите стояли примус и чайник».

Оживляло это хмурое пристанище присутствие детей: «Я часто заставала в его квартире ребятишек, бегавших, шумевших, делавших из стульев трамваи и поезда. Юзеф собирал со двора детвору бедноты и устраивал для них у себя в квартире нечто вроде детского сада».

Их отношения развиваются медленно, без потрясений. Наконец Феликс предлагает своей помощнице съездить на неделю в Татры, походить по горным тропам, полюбоваться видом глубоких ущелий, водопадов, зеленых долин. Неделя отдыха, конечно, превратилась в три дня. Но во время этого романтического путешествия они решили стать мужем и женой. В августе 1910 года Феликс и Софья поженились. А уже в ноябре Юзеф отправляет свою супругу с нелегальным заданием в Польшу...

Софья не сказала ему, что ждет ребенка. Но если бы и сказала, что бы это изменило? Партия приняла такое решение еще до их бракосочетания. Разве стал бы Феликс просить поблажек для своей жены?

Предполагалось, что командировка Софьи продлится два-три месяца. Однако в декабре ее арестовали. В тюрьме летом 1911-го у нее родится сын Ян. Его возьмут на воспитание родственники. А Софья отправится на вечное поселение в Восточную Сибирь. Дзержинский сумеет переслать жене (вплетя в обложку книги, он же переплетчик) фальшивый паспорт, с которым она совершит удачный побег. Но тем временем сам Феликс отправится в тюрьму, а затем на каторгу. Встретятся они только в октябре 1918 года, после восьмилетней разлуки.

Связь с миром «обычных людей» для революционера Дзержинского — его сестра Альдона. В ее семье Феликс испытывает человеческие радости, никак не связанные с борьбой. Если он иногда чувствует желание перед кем-то оправдаться, то — перед ней...

Его сестре самой живется непросто. Она постоянно в поисках работы. Муж тяжело болеет. У них четверо детей, и Феликс вроде пятого, самого трудного.

Альдона знает, каков ее несчастный брат на самом деле, если отбросить его браваду. Он добр, простосердечен, бескорыстен, мужествен. Он любит природу и обожает детей. Она не понимает... Ладно бы — польский патриот. Но он — «социалист», «интернационалист», собрался, как Дон Кихот, воевать за счастье всего человечества с ветряными мельницами зла. Это какое-то наваждение, род гипноза. Иногда ей кажется, что у нее есть шанс. Ведь Феликс любит жизнь. Он нуждается в любви, говоря: «Моя жизнь была бы слишком тяжелой, если бы не было столько сердец, меня любящих». Но вот как будто бы действие гипноза ослабевает. Ее брат — в швейцарском санатории. В декабре 1902-го он пишет ей, что ему грустно без близких в эти предновогодние дни:

«Я удивлен, что ты не получила открытки с видом Татр, которую я послал тебе уже давно. Очевидно, какой-нибудь почтовый чиновник ее присвоил. У вас скоро наступят праздники, и мне очень грустно, что я не с вами. Меня точит мысль сесть и приехать к вам, но я этого не сделаю. Сколько же лет прошло с тех пор, когда мы устраивали ужины на новый год... 1894 г. был последним годом, когда в Иоде, еще будучи ребенком, провел этот день вместе с мамой... Воспоминания унесли меня в Дзер-жиново. Помнишь, как ты учила меня французскому языку и раз несправедливо хотела поставить меня в угол? Я помню эту сцену, как будто это произошло сегодня: я должен был переводить письменно с русского на французский. Тебе показалось, что я перевернул страничку и списал какое-то слово. Ты меня послала в угол, а я ни за что не хотел туда идти и не пошел. Пришла мама и с помощью своей доброты уговорила меня встать в угол. Я помню летние вечера, когда мы сидели на крыльце, и моя голова лежала на твоих коленях. Мне было так хорошо, помню, как на этом самом крыльце мама учила меня читать по складам. Помню, как по вечерам мы кричали, и эхо нам отвечало. Помню, как однажды Стась выкрикнул неприличное слово, и вы пристыженные убежали. Кто же не любит своих воспоминаний, своей молодости и детские годы жизни без забот и без мыслей о завтрашнем дне».