Александр Майсурян - Другой Ленин

Большевик Леонид Рузер вспоминал его речь в начале 1907 года: «Пред нами предстала своеобразная фигура. Ильич был в каком-то потертом пиджаке горохового цвета, с короткими рукавами, в облезлой котиковой шапке, на шее у него был большой серый шарф, один конец которого свисал у него по груди, на ногах у него были большие резиновые ботики». Истощив свои доводы о том, что победа неблизка и потому надо использовать все легальные возможности, Ленин прибег к последнему доводу: «А посмотрите на меня! — и он юмористически сложил руки на груди: — Ну, разве я похож на победителя!»…

Осенью 1907 года Ленин заметил в одном частном разговоре: «Революция закончилась. Нового подъема революционной волны можно ожидать не раньше чем через десять лет».

«Все в России спит, — с сожалением говорил Владимир Ильич, — все замерло в каком-то обломовском сне». «На мой вопрос, — вспоминал В. Адоратский, — что он думает о будущем, когда наступит снова революция, Владимир Ильич отвечал, что «мужик сосет лапу», — когда он перестанет этим заниматься, тогда наступит революция».

Разумеется, в эти годы затишья Ленин внимательно следил за попытками премьера Петра Столыпина по-своему «обновить» Россию. Писал об этом так: «Струве, Гучков и Столыпин из кожи лезут, чтобы «совокупиться» и народить бисмарковскую Россию, — но не выходит. Не выходит. Импотентны. По всему видно, и сами признают, что не выходит. Аграрная политика Столыпина правильна с точки зрения бисмарковщины. Но Столыпин сам «просит» 20 лет, чтобы ее довести до того, чтобы «вышло». А двадцать лет и даже меньший срок невозможен в России…»

«Точно в гроб ложиться сюда приехал».За границу в 1907 году Ленин возвращался с очень тяжелым чувством. Еще в первую эмиграцию он, перефразируя слова Гоголя о «прекрасном далеке», называл свое изгнание «проклятым женевским далеком», «постылой эмигрантской «заграницей».

Теперь же Владимир Ильич признавался: «Грустно, черт подери, снова вернуться в проклятую Женеву… У меня такое чувство, точно в гроб ложиться сюда приехал». «Эмигрантщина теперь во 100 раз тяжелей, чем было до революции».

Вторая эмиграция Ленина продлилась дольше, чем первая: больше девяти лет. В 1911 году он грустно спрашивал в разговоре с сестрой Анной: «Удастся ли еще дожить до следующей революции?»… Но когда товарищи начинали ему жаловаться, он сам утешал их: «Что вы жалуетесь, разве это эмиграция? Эмиграция была у Плеханова, у Аксельрода, которые в течение 25 лет все глаза проглядели, пока увидели первого рабочего-революционера».

«Дума — для зубров».Ленин выступал за участие большевиков в выборах в Третью и Четвертую Государственную думу. Многие левые большевики считали это ненужным и вредным занятием, — ведь в обеих Думах господствовали октябристы и черносотенцы. Но Ленин считал иначе. Большевики сумели провести несколько депутатов. В последней, Четвертой Думе они имели шесть мандатов и отдельную фракцию (хотя в 1914 году, после начала мировой войны, фракцию большевиков целиком арестовали и отправили на каторгу).

Бывший думский депутат Алексей Бадаев вспоминал, что Ленин сразу резко заявил ему: «Никаких законов, облегчающих положение рабочих, черносотенная Дума никогда не примет».

Позднее, уже после революции, выступая в бывшем зале заседаний Госдумы, Зиновьев рассказывал: «Тов. Ленин сумел обучить нескольких рабочих депутатов революционному парламентаризму… Простые питерские пролетарии (Бадаев и другие) приезжали к нам за границу и говорили: мы желаем заниматься серьезной законодательной работой; нам надо посоветоваться с вами насчет бюджета, обсудить такой-то законопроект, выработать такие-то подробные поправки к такому-то проекту кадетов и т. п. В ответ на это тов. Ленин искренно хохотал. А когда они, смущенные, спрашивали, в чем дело, т. Ленин отвечал Бадаеву: миляга, зачем тебе «бюджет», поправка, кадетский законопроект? Ты, чай, рабочий, а Дума — для зубров. Ты выйди и скажи навею Россию попросту про рабочую жизнь… Ты внеси им «законопроект» такой, что через три года мы вас, черносотенных помещиков, повесим на фонарях. Вот это будет настоящий «законопроект»… Такие уроки парламентаризма давал депутатам тов. Ленин. Сперва товарищ Бадаев и другие находили их странными. Вся думская обстановка давила на наших товарищей. Здесь, в этом зале Таврического дворца, где мы сейчас заседаем, все были в великолепных сюртуках, кругом сидели министры, а ему вдруг говорят такую вещь. Но потом наши депутаты усвоили уроки».

Рассказывали, что депутаты-большевики даже брали уроки у уличных мальчишек, обучаясь искусству оглушительно свистеть. В сущности, в громком «шиканье и свисте» на всю страну и заключалась их главная роль в Думе.

«Чего ради сытые гонят голодных на бойню?» По воспоминаниям Горького, в 1907 году в Лондоне Ленин говорил ему: «Может быть, мы, большевики, не будем поняты даже и массами, весьма вероятно, что нас передушат в самом начале нашего дела. Но это неважно! Буржуазный мир достиг состояния гнилостного брожения, он грозит отравить все и всех, — вот что важно».

Спустя несколько лет, когда на Балканах уже вспыхнула война, Ленин вспомнил этот разговор: «Видите, — я был прав! Началось разложение. Угроза отравиться трупным ядом теперь должна быть ясна для всех, кто умеет смотреть на события прямыми глазами».

«Характерным жестом он сунул пальцы рук за жилет под мышками и, медленно шагая по тесной своей комнате, продолжал:

— Это — начало катастрофы. Мы еще увидим европейскую войну. Дикая резня будет. Неизбежно.

И, подойдя ко мне, он сказал, как бы с изумлением, с большой силой, но негромко:

— Нет, вы подумайте: чего ради сытые гонят голодных на бойню друг против друга? Можете вы указать преступление менее оправданное, более глупое?»

Впрочем, Ленин и верил, и не верил, что императоры решатся на такую самоубийственную глупость, как европейская война. «Война Австрии с Россией, — замечал он в 1912 году, — была бы очень полезной для революции (по всей восточной Европе) штукой, но мало вероятия, чтобы Франц Иозеф и Николаша доставили нам сие удовольствие». «Наилучшие приветствия в связи с приближающейся революцией в России», — писал он по-английски Инессе Арманд в июле 1914 года.

«Если сравнительно небольшая война с Японией, — рассуждал Ленин, — происходившая на Дальнем Востоке, так всколыхнула массы, то нынешняя война, гораздо более серьезная, к тому же ведущаяся ближе к жизненным центрам России, не может не привести к революции».