Ксения Чудинова - Памяти невернувшихся товарищей

Как-то уже летом 1953 года зашла в контору, где увидела, как начальник, сняв портрет Берии, выбежал с ним на крыльцо и стал топтать ногами. Тут же собрался митинг, и начальник объявил: «Товарищ Берия оказался врагом народа». Раздался общий хохот.

Обстановка в поселке стала меняться. Но все еще никакой уверенности, что изменятся и наша жизнь и обстановка в стране, у нас не было. Работала я в Мотыгине нормировщиком-экономистом в местной артели «Победа», занимавшейся пошивом всякой одежды.

По делам артели я ездила в Красноярск и там встретила Ашхен Налбандян. Она повела меня к Ольге Шатуновской. Это было великой радостью и счастьем. Ольгу я знала по ее работе в Московском горкоме партии. Это удивительный человек, сплав воли, коммунистических убеждений, любви к людям, порядочности и скромности. Член партии с 1915 года, Ольга совсем юной работала в Баку в подполье. В 1954 году, еще до общей отмены ссылки, Шатуновскую вызвали в Москву, где сразу реабилитировали и восстановили в партии. После встречи с Н. С. Хрущевым ее направили работать в Комитет партийного контроля. Здесь она всемерно стала помогать скорейшему освобождению и полной реабилитации очень многих товарищей.

В Москве Ольга сразу занялась и моим делом. Предложила моей старшей дочери Наташе и ее мужу Алексею написать заявление в ЦК. Включился и Яша Шумяцкий, которого также до общей отмены ссылки вернули в Москву и восстановили в партии. В ЦК мое дело Хрущев поручил замзаворготделом В. Золотухину, который вместе с прокуратурой установил клеветнический характер и полную необоснованность приговора. Меня в Мотыгине вскоре вызвал оперуполномоченный и сообщил о снятии с меня ссылки. Получив справку, я с первым пароходом отправилась в Красноярск. Затем — Москва, реабилитация, восстановление в партии. Все это было, как в калейдоскопе. Собрав всех детей, я получила квартиру. Тот, кто не пережил всего этого, не сможет понять моего счастья… Вскоре посмертно реабилитировали и мужа Романа Млиника.

В числе группы вернувшихся из ссылки товарищей я получила гостевой билет на XX съезд партии. Сидим вместе на балконе: Берта Ратнер, работавшая перед арестом в ЦК, бывший секретарь Коминтерновского райкома Москвы Михаил Рутес, бывший секретарь Харьковского обкома Александр Осипов, бывший помощник секретарей МК Хрущева и Марголина (погибшего на Украине, куда его перебросили в 1937 г.) Иван Алексахин, Ашхен Налбандян, еще несколько человек. Обнимаем друг друга, целуемся, вспоминаем погибших.

Рядом со мной Полина Семеновна Жемчужина, жена Молотова. Она крепко держит меня за руку, и слезы непрерывно льются из ее глаз. Слушаем отчетный доклад ЦК, в котором Н. С. Хрущев рассказывает о преступлениях Берии, и я не понимаю, почему он ничего не говорит о роли Сталина. В перерыве Полина рассказывает мне свою историю. В конце 40-х годов в СССР должна была приехать Голда Меир, одна из руководителей недавно созданного государства Израиль, с официальным визитом. Жемчужину вызвал Сталин и поручил как члену правительства (она была тогда министром пищевой промышленности) сопровождать Меир: «Ты подружись с ней, старайся не отходить, не оставлять одну с разными представителями. Ты должна понять, что это важное правительственное поручение». После отъезда Меир Жемчужину стали обвинять во враждебной деятельности против СССР и начали сажать посещавших ее евреев.

Полину Семеновну вызвали в КПК и обвинили в преступной связи с Меир. Она ответила, что все, что делала, куда ходила, что говорила, знали Берия и Сталин. Тем не менее ее исключили из партии. Из КПК она не пошла домой, понимала, что муж все знает, вопрос, вероятно, стоял на Политбюро. Перебралась к сестре, а на следующий день Молотов официально с ней развелся. Затем Жемчужину арестовали и обвинили в выполнении шпионских заданий Голды Меир, в том, что она якобы сама состоит в еврейской контрреволюционной организации «Джойнт», создает его группы в разных городах. Берия заявил на допросе, что она еврейская шпионка. Закончилось дело тем, что Полину Семеновну выслали в Минусинск, поселив там на окраине города под охраной. Раз в неделю ей разрешали ходить с охранником на базар за продуктами. Там однажды на нее накинулись с криками: «Это жидовка, она в Ленина стреляла! Бей ее!» После этого она больше на базар не ходила.

В январе или феврале 1953 года Жемчужину отвезли в Москву, где готовился процесс против «Джойнт» с Полиной в качестве подпольного руководителя. Начались грубые, оскорбительные допросы, она уже считала себя обреченной на смерть, как вдруг ее… повели в баню — и там после мытья она увидела в предбаннике на лавочке свое домашнее белье и платье.

«Я подумала, — рассказывала Полина Семеновна мне, — что это меня пожалел Вячеслав Михайлович, решил дать умереть в своей одежде. Но из бани меня вернули в камеру, а там — на кровати новое одеяло, на столе, покрытом белой скатертью, какая-то вкусная еда и даже бутылка с вином. Снова решила, что Вячеслав скрашивает мой последний день. Прилегла было отдохнуть, как вызвали на допрос и привели в кабинет Берии».

Он сидел за большим столом в огромном кабинете, Полина пошла к нему по широкой красной дорожке. Берия вышел из-за стола навстречу, обнял ее со словами: «Ты, Полина, героиня». Тут она потеряла сознание, а когда очнулась, увидела: рядом с диваном на коленях стоит Молотов и говорит: «Успокойся, мы едем сейчас домой». Случилось это в день похорон Сталина, о смерти которого она не знала.

Мне и сейчас трудно понять мотивы, по которым Полина Семеновна вернулась после всего пережитого к Молотову. Но знаю, что сделала она это искренне.

В один из послесъездовских дней ко мне пришел незнакомый молодой человек, поразивший своими усами, настолько длинными, что концы их были завернуты за уши. Видя мой недоуменный взгляд, он представился: «Я сын Льва Семеновича». С его отцом — Львом Семеновичем Сосновским, членом партии с 1903 года, я встречалась, когда он был редактором органа ЦК партии газеты «Беднота», весьма популярной в 20-е годы. Я близко знала по Сибири его жену Ольгу Даниловну Гержеван-Лати, участвовавшую в нашем подполье. В Москве знакомство возобновилось, и я много раз видела их сыновей — двух мальчишек. Сосновский был одним из виднейших журналистов, много лет работал в «Правде», его статьи и особенно фельетоны гремели на всю страну, обычно они печатались на первой странице. Ими зачитывались, а бюрократы боялись их как огня. Его высоко ценил Ленин, давал ему поручения, советовался по деревенским вопросам, которые Лев Семенович очень хорошо знал благодаря огромному количеству писем, приходивших в «Бедноту».

В середине 20-х годов Сосновский присоединился к троцкистской оппозиции, был исключен из партии. Кажется, в 1927 году его арестовали, а в 1934-м или 1935-м освободили и восстановили в партии. Получать партбилет он пришел в Свердловский райком, где я в ту пору была секретарем. После восстановления (стаж ЦК ему восстановил с 1931 года) он активно и плодотворно работал в «Известиях», а в 1937 году был вновь арестован и расстрелян. Погибла и его жена Ольга. Детей отправили в детприемник, откуда старший сбежал. Вырос он в цыганском таборе. Конечно, я не могла признать в лихом цыгане мальчика, каким помнила. Я обратилась в ЦК и прокуратуру с письмом о реабилитации Л. С. Сосновского. Его реабилитировали, хотя в партии не восстановили. Но дети смогли теперь жить уже без страшного клейма. А. И. Микоян помог им с получением жилья.