Татьяна Луговская - Как знаю, как помню, как умею

В детстве чувство складывается из конкретных (зримых) вещей. К старости зримый образ уже отпадает. Он уже известен, выучен наизусть. И остается только чувство. Вот его-то и надо расширять и познавать.

Тридцатилетняя дружба связывала меня с Еленой Сергеевной Булгаковой. Разное мешалось в эту дружбу — и горечь, и преданность, и самолюбие, но последние 20 лет это были доверительные и очень преданные (особенно с ее стороны) отношения.

Бывают дни озарений и покоя. Проснешься утром, и в душе все меняется, как будто выпадает первый снег.

Все началось с этого платья. Платье не по фигуре (уже растолстевшей и оплывшей). Пояс чересчур туг. Туфли на чересчур высоком каблуке. Словом — все неудобно, все не покойно, все не по возрасту! Весь вечер сидеть в этом дурацком виде и делать вид, что тебе весело и интересно сидеть с людьми скучными…

Ужасно… Между тем мы сами нагромождаем себе целый воз душевных «затянутостей» и «высоких каблуков».

Все время делаем вид. Все время боимся правды.

Я горюю о своей правде больше, чем о молодости.

Господи! Как я хочу быть сильной — и как я слаба!..

Безнадежность, инерция и внутренняя поспешность одновременно владеют мной.

Почему так прекрасно прошлое, которое мы не могли, не умели чувствовать?

Какой-то рассказ или повесть Пришвина начинался словами: «бывает теперь иногда».

Много думаю «теперь, иногда» о милосердии к старости и болезням.

Не самое ли главное время в жизни детство и старость? Первое — познание и становление, второе — завершение.

Как мне писать? Как мне дотронуться до другой, хотя и близкой мне жизни, чтобы она не утонула, как осенний лист, в потоке бурлящей воды?

Как обжечь словами чужих и равнодушных людей?

Мама… Руки ее помню… Коричневое пятно на одной руке…

Все подчинено взаимодействию двух полюсов. Значит, истина всегда двулика?

Женщина должна сама избирать свою судьбу, а не прилаживать ее к чужой судьбе и не зависеть от решения мужчины.

Размышление ведет к бездействию. Только вера придает человеку вдохновение, побуждающее его действовать, и упорство, необходимое для того, чтобы отстаивать свои убеждения.

В XX веке ум человеческий достиг высот, вырывая из глубин нравственности свои корни. Достиг высот за счет глубины.

Рассказать сказочку от имени человека, видящего мир сказочно. Рассказать сказочку современную: про мотоцикл и его зеленый глаз, про милиционера, про парашют и автобус и про их разговор между собой, и про травинку, как ей неудобно в этом новом цивилизованном мире.

А впрочем, это можно и нарисовать.

Крутится в памяти мое детство и, как в калейдоскопе, из одних и тех же людей и вещей выстраиваются при поворотах в памяти разные картинки.

Лица, предметы, деревья, цвет, запах, радости и обиды сцепляются друг с другом и выстраиваются в сцены и картины, которые неожиданно всплывают из недр сознания и как будто не имеют связи. Куски, отрывки.

Часто думаю о том, что застрявшее в памяти и есть наша жизнь — все другое, если не помнится, то уже и не существует. Ушло из жизни много людей. Нет в живых уже отца, мамы и брата. Только я и сестра еще существуем.

Многие картины такие рваные. Хотелось бы дополнить, но спросить уже не у кого.

Все безвозвратно.

Недостает моему сердцу.

Прочая бытовая мелочь.

Потребность говорить мешает не только слушать, но и видеть.

Под защитой страха (или мужества, или смеха).

Он заметно оглупился.

Аневризма головы.

Душевное трудолюбие.

Поставил такой факт.

Будьте любезненьки.

Раздавить взглядом.

Бесполезный человек.

Солнце облевало их.

Жобственное дело.

Всякий бывает только тем, чем может быть.

Ночью иногда я слышу, как ходит по комнате смерть. Очень тихо, очень незримо, но ощутимо.

Думаю, что мне никто не может помочь, я должна сама, спотыкаясь, тянуть свою лямку как расплату за свое счастье.

Как у жирафа отросла за века шея, потому что ему нужно дотянуться до верхушки дерева, чтобы питаться, так у нас отросла душа, чтобы жить. На западе это иначе.

Мотались до глубокой осени кисточки желтых листьев на верхушках деревьев (по-моему, это были вязы). Почему-то мне это напомнило мою старость и упорное сопротивление смерти. В декабре все верхушки облетели, а до этого, несмотря на жестокий ветер, который сдирал всю листву, эти верхушки были живыми и без конца мотались перед моим окном.

Реплики, слышанные мною в общей кухне:

Все мы люди разного калибру.

С утра начинаешь закруглять свои нервы.

Ну что такое американцы? Это те же японцы, только обратно.

На базаре такая дороговизна — сплошные контрасты.

Она, когда правду говорит, то ясно врет.

Мы с ней все время спорили, она никак не вникнет в мою конструкцию.

Она женщина без всякой нормировки.

Ребенок у ней, конечно, недоброкачественный, но с ним можно бороться.

Она выглядит собой очень образованной.

У Вали родился ребенок, но тело у него какое-то неумное!

Жулики сейчас — это самый модный предмет.

Если б я не убирала в кухне, так тут можно целую динаму повесить.

Из-за этой плохой погоды у меня ни в руках, ни в ногах нет никакого совершенства.

Она уже до того дошла, что ни к какому разуму не подходит.

ВОПРОС: «Почему у вас ребенок так плачет?»

ОТВЕТ: «Это у нее такой процесс».

Ну что в нем толку: пришел и развалился на диване как трофей.

Она кругом больна, и вид у нее какой-то щепетильный.

Я не хожу к врачам, у них какая-то странная динамика и все они врут. Скудная бригада.

Так жарко, что я совсем распарилась, как белуга в собственном томате.

Что это она не шлет письма, как кляча самоварная?

Она была в салатовом платье, очень из себя выразительная.

Мы положили ее в санаторий, там будут совершенствовать ее болезнь.

Он как напьется, зараз начинает портить свое мнение.

Может, он и всех считает дураками, но я на эту фантазию не желаю понижаться.

С ним, когда разговариваешь, все время приходится делать разные сокращения ума.

Сегодня хлеб взяла подороже, но все равно он не дает никакого значения.

Я: «Как мне надоело стряпать!»

ОНА: «У меня тоже бывает такое безразличие предметов!»

Мечтать можно только о несбыточном, тогда сбудется сбыточное.

Если бы Сережа не слушал меня, все бы заглохло во мне, заросло бы сорной травой повседневности.