Сергей Михалков - Два брата - две судьбы

В первые же дни мне удалось приобрести топорик — он был очень нужен — и котелок для кипячения снега. У одного из горцев купил шкуру дикого кабана: ночью она служила мне подстилкой, а днем во время снегопада — плащом. У лесника сторговал старинный цейссовский бинокль и курительную трубку в форме львиной головы. Сидя у костра, запекая на углях кусок мяса, я, как вождь какого-нибудь индейского племени, курил допотопную трубку с львиной головой и ждал счастливого момента, когда наконец можно будет с наслаждением обглодать косточки поджаренного глухаря и выпить горячего чая.

За последнее время в поисках партизан я много раз менял свое местонахождение, перекочевывал из одного района в другой. Но — тщетно. Их следы на взорванных железнодорожных путях я встречал, но самих партизан не видел.

Так миновала весна 44-го года и прошло почти все лето.

Спустившись однажды в низину к домику лесника, я попросил разрешения пожить у него. Он охотно приютил меня. Сторожка стояла на отшибе, около невысокой скалы, с которой все подходы хорошо просматривались. Жена лесника, пожилая женщина, вскоре заболела, слегла и была отправлена в больницу. Мы остались одни. Я помогал леснику заготовлять дрова, варил пищу, кормил двух найденных в горах оленят, его собаку, кабанчика, кроликов и прирученных белок. В определенные дни к леснику заглядывала венгерская стража порядка, проверяла его работу по лесничеству, он предупреждал меня об их визите заранее, и я день-другой жил тогда в лесу. Через некоторое время старуха поправилась и вернулась в сторожку.

У меня созревали новые планы.

Как-то утром я объяснил леснику, что я русский.

— Москва! — сказал я.

— Рус? — удивился старик.

— Русский, русский, — подтвердил я.

После некоторых усилий мне удалось выяснить, что до ближайшей железнодорожной станции двенадцать километров. Лесник и его жена поняли, что я от них ухожу. Они покормили меня, положили в рюкзак еду. Я уходил налегке.

Старушка дала мне смену теплого белья и шерстяные носки. Старик подарил кисет с табаком. Старушка напоследок так расстроилась, вспомнив своего единственного сына, пропавшего без вести где-то в бескрайних донских степях, что прослезилась и даже перекрестила меня на прощание.

Я отправился в путь.

Под плато, с которого я спускался, извивалось шоссе. По нему шла немецкая автоколонна. Я стал следить за ней в бинокль. Немного погодя появилась одинокая легковая машина. И вдруг я увидел — она взлетела в воздух. Я видел, как из леса выскочили двое, что-то подобрали с земли, схватили трофейное оружие и скрылись в лесу. Я спустился вниз и, крадучись по кустам, подобрался вплотную к месту происшествия. На шоссе лежала машина вверх колесами. Двое убитых немецких офицеров были отброшены чуть в сторону. Шофер тоже был мертв и придавлен машиной. Оглядев это место, я заметил обрывок шнура и понял, что к нему была прикреплена мина, которая и взорвалась.

Убитые офицеры были гестаповцы, шофер — шарфюрер СС (унтер-офицер). Дорога была пустынна. Я стал осматривать местность. Заметил на земле три фотографии. Очевидно, гестаповец до взрыва их рассматривал, а затем взрывной волной их вырвало у него из рук и они разлетелись…

Я подобрал фотографии. Под одной была надпись: «На территорию восставшего варшавского гетто входят немецкие танки». Под второй надпись: «Акция Курта Франца, немецкого коменданта лагеря Треблинки». Сфотографирован комендант с кнутом в руке, и рядом под конвоем в газовые камеры загоняют донага раздетых женщин. Под третьей фотографией, датированной августом 1943 года, была такая надпись: «Доктор Вебер во время „селекции“ в Освенциме». Сфотографировано помещение. На полу рядом со столом — трупы детей, а доктор оперирует мальчика. На обратной стороне каждой фотографии штамп: «Секретно. Для служебного пользования».

Просматривая эти фотографии, я вдруг услышал возглас:

— Эй, солдат!

Я обернулся. На дороге, расставив ноги, сидел на велосипеде немецкий полицейский. Автомат висел у него на шее.

— Что здесь произошло?

— Не знаю! — ответил я. — Спустился с горы и вот вижу, лежат убитые офицеры.

— А ну, подойди ко мне! — резким тоном произнес полицейский.

Я спокойно подошел.

— Какой части? Почему не по форме одет? Где оружие?

Понимая, что так просто от него не отделаюсь, я ответил:

— Вот оружие! — и убил легкомысленного немца из «Браунинга». Он свалился через велосипед и растянулся на дороге.

Спрятав фотографии в карман немецкой шинели и осмотревшись по сторонам, я быстро ретировался.

Я стоял в зарослях соснового молодняка. В сотне метров от меня на путях пыхтел паровоз, выпуская из трубы клубы черного дыма. Трава была покрыта налетом копоти. Я подошел к паровозу.

— Эй, старина, подбрось до Будапешта! — сказал я по-немецки.

Машинист, вытирая паклей запачканные мазутом руки, пожал плечами. Дескать, не понимаю.

Жестами я попросился к нему на паровоз. Он отрицательно покачал головой и черным пальцем показал на состав, стоявший на запасном пути. Теперь уже я качал головой, обращая его внимание на свою внешность.

Машинист, посмеиваясь, кивал на станцию: иди, мол, купи билет. Но когда я вынул пачку крупных румынских купюр, он сразу же стал сговорчивее и протянул мне кочергу, уцепившись за которую я взобрался на паровоз.

— Будапешт? — спросил я.

— Будапешт, — ответил он и протянул руку за деньгами.

Я отсчитал пять тысяч леев и уселся в углу возле тендера.

Вскоре откуда-то выпрыгнул молодой кочегар, черный как дьявол.

Машинист что-то объяснил ему по-венгерски.

— Ага, ага! — заулыбался он. — Дезертир?

Я не стал отрицать. Через несколько минут паровоз пронзительно свистнул и дал задний ход, чтобы подойти к составу.

Поезд быстро шел в сторону Будапешта. Я дремал в уголке, постепенно покрываясь угольной пылью. Паровоз пыхтел, посвистывал, стрекотал на стрелках. Монотонная тряска убаюкивала меня. Наступила ночь. Над моей головой качался тусклый фонарь. Моментами я просыпался, озирался, ничего не соображал и принимал машиниста с подручным за каких-то фантастических жителей гор, в соседстве с которыми провел не один месяц. Венгры посмеивались надо мной, балагурили.

На рассвете я вскочил, тронул свою физиономию и почувствовал, что весь в маслянистой саже. Машинист пил из бутылки молоко, заедал булкой, в сумраке лица его не было видно — только зубы да бутылка.

— Побриться, — сказал я, схватив себя за бороду. — Есть у вас бритва? — показал жестом бреющегося человека.

— Нет, — ответил он и прибавил: — Станция.

И я понял, что должен подождать остановки.

Машинист и кочегар, оживленно беседуя и жестикулируя, часто повторяли: «Панцер СС», и я, вклинившись в их разговор, еще раз убедился в том, что танковая дивизия СС «Великая Германия» ушла в Прибалтику, и был крайне доволен этим обстоятельством.