Владимир Лапин - Цицианов

Но противостояние этих двух фигур основано не только и не столько на личной неприязни. Наследник «переиначивал» дела предшественника не только по принципу «от противного». Они имели диаметрально противоположные представления о задачах империи на Кавказе, о методах управления приобретенными там владениями, об отношениях с горскими племенами и владетелями. Фактически Гудович дезавуировал систему отношений, созданную Цициановым: он стал щедро одаривать ханов, тщетно надеясь добиться их верности, отказался от политики жестких репрессий за малейшие проявления непокорности, ориентировался на местных феодальных владетелей как на опору имперской власти. Если последнее в долгосрочной перспективе могло принести плоды, то методы оказались абсолютно непригодными, свидетельствующими, что главный российский начальник на Кавказе совершенно не понимал вверенного ему края. Только человек, не способный отказаться от тех идеологических схем, которые он привез из Германии, мог после нескольких лет службы на Кавказе дать своим подчиненным следующие наставления по обращению с горцами: «…внушайте им всемерно о спокойной их жизни, о домостроительствах, скотоводстве и хлебопашестве, как о таких вещах, от которых их состояние зависит; вперите в мысль их, колико постыдно воровство и разбой…» [856]

Чтение бумаг, вышедших из-под его пера, наводят на мысль о том, что Гудович не очень ясно представлял себе ситуацию. В 1791 году он предлагал поселить на Кавказской линии 10 тысяч крестьян, которые, не имея опыта жизни в условиях фронтира, стали бы жертвами горских набегов. Его попытки мирными методами добиться подчинения горцев, путем увещеваний прекратить набеги оказались тем более безрезультатными, что на фоне недавней цициановской жесткости выглядели проявлением слабости. Такая резкая перемена курса объясняется сразу несколькими обстоятельствами. Кризис политики устрашения был очевиден, и новый главнокомандующий попытался найти альтернативу бессмысленному кровопролитию. Покорение Азербайджана и разгром Персии были не таким легким делом, как это поначалу казалось. Малочисленность русских войск в Закавказье не позволяла ставить заслоны на всех путях вторжения турок и персов, а мобилизация ресурсов самого края предполагала лояльное отношение к коронной власти со стороны туземцев.

Два последующих главнокомандующих явно рассматривали Кавказ как временное назначение, что и подтвердилось их отзывом на «западный фронт». Тормасов пытался вести кавказскую политику «по-восточному»: вел долгие и витиеватые переговоры, торговался из-за уступок, плел интриги, натравливал одних владетелей на других, подбивал главу пограничного турецкого пашалыка на мятеж, обещая помощь оружием и деньгами. Когда имеретинский царь Соломон, бежавший в Турцию, сумел поднять восстание в своих владениях, главнокомандующий сам руководил действиями войск, применяя методы, которые впоследствии стали обычными для этой войны. Он разрешил гурийцам и мингрелам грабить имеретинские села. «Над бунтовщиками разрешаю оказать примерную строгость, не взирая ни на какое лицо и не делая им никакой пощады», — говорилось в одном из его приказов [857]. В 1810 году он распорядился дотла разорить Ахалцыхский пашалык, служивший туркам плацдармом для вторжения в Грузию. Необычные действия русских так потрясли местные власти, а ресурсы края восстанавливались с таким трудом, что война на этом важнейшем участке фронта фактически прекратилась [858]. Тормасов считал позволительным лишать жизни своих противников руками наемных убийц. Судя по его переписке с полковником Симановичем, царь Соломон не был отравлен или заколот только потому, что не удалось уговорить на такое дело никого из окружения царя [859]. Посылая полковника Лисаневича для подавления восстания в Кубинском ханстве, он писал о Ших-Али-хане: «…приложите все тщание, чтобы или достать его в наши руки, или убить, не имея против него ничего священного, а кто сие исполнит, тот получит в награждение тысячу червонцев и чин с жалованием или имение в Кубе, смотря по состоянию человека» [860]. Постоянно руководя военными операциями, Тормасов не имел возможности заниматься гражданскими делами края. Он терпеливо вел переговоры с имеретинским правителем, но когда выяснилось, что Соломон не в состоянии оказать серьезного сопротивления, главнокомандующий начал действовать умело и решительно, объявив о присоединении Имеретии к России [861]. Чтобы успокоить население, была введена система управления и судопроизводства, в наибольшей степени соответствовавшая народным обычаям и представлениям.

Его преемник Филипп Осипович Паулуччи родился в 1779 году в аристократической итальянской семье и к 1807 году, когда перешел на русскую службу полковником, успел поносить итальянский и австрийский мундиры. Успешным выполнением ответственного дипломатического поручения — переговорами с сербским вождем Карагеоргием, обеспечившими сближение России и Сербии, — Паулуччи обратил на себя внимание Александра I. Командование войсками во время войны со Швецией в 1808—1809 годах принесло ему чин генерал-майора. В 1810 году он возглавил штаб Грузинского корпуса, а в 1811 году занял пост «главнокомандующего Грузией и войсками, там расположенными». Ситуация была довольно сложной: неурожай поставил Закавказье на грань голодного бунта, турецкие и персидские войска, собранные на границе, намного превышали по численности полки Грузинского корпуса, сильно поредевшие от болезней и боевых потерь. Однако несколько решительных и внезапных ударов по турецким отрядам позволили переломить ситуацию в пользу России. Особую роль здесь сыграл разгром турок у крепости Ахалкалаки 5 сентября 1810 года. В феврале 1812 года Паулуччи сдал дела Н.Ф. Ртищеву, но отказался служить при Тормасове начальником штаба 3-й армии и занял пост Рижского военного губернатора. Он договорился с командиром прусского корпуса генералом Йорком о нейтралитете. Результаты его управления Прибалтийскими губерниями в 1812—1829 годах, проведение там различных преобразований позволяют считать, что в лице Паулуччи Кавказ мог иметь умелого руководителя, не обделенного ни военными, ни административными способностями.

Несмотря на кратковременность своего начальства на Кавказе, Паулуччи остался в памяти как защитник солдат и сторонник жесткой, но не бессмысленной дисциплины. Он строго пресекал притеснения рекрутов и молодых солдат, извещая о каждом таком случае в приказах по корпусу. Главнокомандующий заметил, что нередко способность войск к быстрым маршам обесценивается долгими и неорганизованными сборами. По его приказу от 8 января 1811 года полки обязывались выходить в поход зимой через 24 часа, а летом — через час после объявления тревоги. Разбросанность частей корпуса заметно повышала роль бумаги в управлении, чем нередко пользовались командиры, склонные к сочинительству победных реляций. Паулуччи был вынужден издать следующий приказ: «В продолжение того времени, в которое имею я честь служить в российской службе, заметил я, что некоторые господа генералы, донося о действиях своих противу неприятеля или о движениях, весьма часто уклоняются от истины и прибавляют то, чего не было, чрез меру, дабы придать себе более блеску в глазах государя и в глазах публики, как и я недавно получил одного г. генерал-майора рапорт, где он пишет о том, чего не сделал, как посторонним образом я после узнал. По сему поводу предупреждаю во вверенном мне корпусе гг. генералов, штаб- и обер-офицеров, дабы всяк, на случай действий с неприятелем, доносил об оных по команде со всею верностью, ибо ежели что откроется несправедливым впоследствии времени, то таковой доноситель обнаружен будет мною пред Его императорским величеством» [862]. Он принципиально изменил политику по отношению к бежавшим в Турцию или Персию кавказским правителям, которые вербовали по обе стороны границы союзников. Прежде русские власти употребляли огромные усилия, чтобы умиротворить этих деятелей, вернуть на родину, тем самым невольно придавая им имидж влиятельных особ. Паулуччи же считал иначе: «…С самого начала моего приезда в Имеретию старался уверить не только грузин, но и самих неприятелей, что для храбрости русских войск ни имеретинский царь, ни грузинские царевичи отнюдь не опасны, и что для могущественной России все равно, где бы они ни находились, и она никогда не обнаружит никакого интереса иметь их в своей власти» [863]. Паулуччи пытался бороться с пьянством и карточной игрой, которая процветала в гарнизонах, издал приказ, запрещающий офицерам иметь на содержании женщин. Он делал все возможное для того, чтобы облегчить службу солдатам, и прекратил порочную практику бессмысленных поисков мелких шаек разбойников, которыми был наводнен Кавказ. Он твердо заявил грузинским князьям, что русские войска предназначены для обороны границ империи, а не для выполнения полицейских функций [864].