Владимир Лапин - Цицианов

Такое исполнение обязательств, вытекавших из протектората со стороны России, равнялось их неисполнению, и Грузия могла бы считать себя свободной от всех обязательств в отношении России. (Между прочим, на тех же основаниях Нидерланды дезавуировали договор с Германской империей, когда та не оказала им положенную помощь в войне с Испанией.) Нет ничего удивительного, что одним из первых шагов царя Георгия XII, вступившего на престол в январе 1798 года, стала отправка послов в Стамбул в поисках покровительства и в Тегеран — с признанием протектората. Посланный к персидскому правителю Баба-хану родственник Павла Дмитриевича Цицианова князь Михаил Цицианов проявил разумную инициативу: узнав, что дела Баба-хана обстоят неважно, он решил повременить с вручением «просительной» ноты. Посланного же в Турцию представителя вернули с полдороги, так как из Петербурга прибыл царевич Давид с известием о готовности императора Павла I оказать действенную помощь южному соседу.

При всем том принижать значение Георгиевского трактата было бы явной несправедливостью. Несмотря на его фактическое неисполнение, он не был дезавуирован и сохранял силу до 1801 года. Георгиевский трактат сразу повысил авторитет Ираклия II в Закавказье. Важным следствием его стало заключение договора о союзе всех христианских правителей этого региона («Иверских царей и самовладетельных князей союзный трактат», изданный в Тифлисе в 1790 году). В нем грузинские цари и владетельные князья обязались оказывать друг другу военную помощь: «Карталинии, Кахетии, Имеретин, Одиши или Мингрелии, Гурии и всея верхние и нижние Иверия обладатели, мы, будучи единородный народ, глаголящий единым языком и сыны единые Кафолитческой восточной церкви, благоумыслили водворить в отечестве нашем вожделенный мир, распространять исповедуемую в оном религию и восстановить любовь, к каковой приглашает нас христианский закон и тесный союз родства…» Царь Грузии и Кахетии обещал остальным правителям «…верховное попечение о вас и чадах ваших таковое, каковое прилично отцу попечительному»; правитель же Имеретии отвечал ему: «Обязываюсь иметь о благоденствии Вашего величества такое попечение, каковое приличествует мне, внуку Вашего величества и брату в рассуждении светлейших чад Ваших, и признаю верховную власть Вашего величества отцепопечительную». Князья Григорий Мингрельский и Симеон Гурийский также признавали верховную власть Ираклия II. [240]Но реализации договора мешало очень многое. Между Тифлисом и Кутаисом имелось немало противоречий. Еще более сложными были отношения между Имеретией и Мингрелией. Невысокая цена этого соглашения проявилась в 1795 году во время вторжения Ага-Магомет-хана: на подмогу Ираклию II пришли только имеретинцы, которые, однако, отказались сражаться с персами и вдобавок ко всему на обратном пути разграбили грузинские села [241].

Очень непростой была ситуация и в западной части Закавказья. Здесь межгосударственные столкновения также переплетались с междоусобицами и династическими конфликтами. В 1784 году имеретинский царь Давид «ополчился» против турок, а его родственник, князь Абашидзе, предложил туркам себя в качестве претендента на престол с обещанием платить хорошую дань. Давид дважды разбил мятежного князя, который бежал к горцам, откуда продолжал свои козни [242]. В Ахалцыхском пашалыке, образованном из княжества, отторгнутого от Грузии, должность правителя была наследственной, причем пашой становился один из грузинских ренегатов (князей, принявших ислам). Их давней мечтой было создание независимого государства, и во второй половине XVIII века они были уже недалеки от цели. Появление русских войск в Грузии ставило жирный крест на их чаяниях, поскольку Тифлис получал мощную поддержку в своих намерениях вернуть утраченные земли, а Стамбул, обеспокоенный таким развитием событий, усилил внимание к этой окраине со всеми вытекающими отсюда последствиями. Поэтому ахалцыхские паши стали самыми злейшими врагами Грузии. В 1784 году русским войскам совместно с грузинскими пришлось дважды сражаться с лезгинско-турецкими отрадами на границе с пашалыком [243].

При оценке ситуации, в которой оказался П.Д. Цицианов, следует учитывать и то обстоятельство, что к моменту его приезда в Тифлис в городе еще живы были воспоминания о погроме, учиненном Ага-Магомет-ханом. Генерал Тучков, прибывший в Тифлис спустя пять лет после разгрома города, нашел там только две проезжие улицы: остальные еще не были расчищены от развалин домов. От царского дворца остались только ворота [244]. Нашествие Ага-Магомет-хана было сильнейшим потрясением для всего Закавказья. Неслыханная жестокость этого владыки надолго деморализовала жителей края. Каждый слух о движении персидских войск порождал панику, гасить которую оказывалось крайне трудно. О психологической травме 1795 года красноречиво свидетельствует то, что пять лет спустя появление на границе Грузии ничтожного по местным меркам персидского отряда (6—10 тысяч человек без артиллерии) привело к такой панике в Тифлисе и его окрестностях, что потребовались чрезвычайные меры для успокоения обезумевшего от страха населения [245]. В 1804 году ситуация повторилась. Даже русские чиновники, поддавшись общему порыву, принялись прятать документы из присутственных мест. Цицианов отнесся к такому поступку с пониманием, которого трудно было ждать от тех, кто не представлял изощренных зверств воинства под предводительством шаха-садиота.

Итог политики Екатерины II в отношении Грузии можно определить следующим образом: обещания защиты от внешней угрозы не выполнялись с трагическими последствиями для христиан Закавказья. Разумеется, это не было проявлением чьей-то злой воли. Империя переоценила свои возможности и явно недооценила трудности на пути претворения в жизнь грандиозных геополитических планов.

Павел I занял более решительную и последовательную позицию в отношении Грузии, хотя до самого начала 1798 года находившийся в Петербурге князь Чавчавадзе не мог получить внятного ответа на просьбу решить вопрос о дальнейших отношениях двух государств. 31 декабря 1797 года после нескольких месяцев ожиданий Чавчавадзе написал императору: «Угодно ли тебе, великий государь, сдержать оный трактат по прежнему в своей силе и угодно ли будет дать царю моему, приведенному обязательствами того трактата в теснейшие обстоятельства, обещанную оным помощь? Или до времени по каким ни есть причинам того сделать не можно? Удостой расторгнуть недоумение мое и ожидание всей Грузии, дабы царь мой и народ его, оставаясь в недоумении, обетами того священного трактата не были доведены до совершенной гибели».