Владимир Лапин - Цицианов

Финансовые итоги просто обескураживали: расходы казны только в звонкой монете Цицианов оценил в 48 484 рубля. За продажу выплавленной меди получили 3065 рублей, начеканено медной же монеты на 1182 рубля. Убыток составил 43 237 рублей [478]. Горный инженер А.Б. Иваницкий, хорошо знавший ситуацию в Закавказье, писал о причинах неуспеха Мусина-Пушкина и Цицианова: «Горный промысел водворяется там, где порядок гражданский уже достаточно устроен, где население мирно, война окончена и, наконец, где есть избыток капиталов, нуждающихся в выгодном помещении… Были тогда капиталисты на Кавказе, но капитал находил лишь одно выгодное помещение — казенные поставки для армии вина, хлеба и комиссариатских запасов (обмундирования. — В.Л.). Все вращалось на этом, и ни одна промышленность не принималась и не приносила ничего кроме разорения, кроме разве духанов, т. е. мелочной продажи водки и вина… Таким образом, вмешательство правительства в развитие здешнего горного промысла было вмешательство искусственное и не принесло никаких полезных результатов…» [479]

Скромные результаты в развитии металлургии в Грузии никоим образом не бросают тень на деятельность Цицианова в области экономики. Историческое повествование по ряду причин строится таким образом, что неудачи затушевываются, если, конечно, автор исследования не старается специально представить своего героя в мрачных тонах. В коллективном историческом сознании, например, деятельность Петра Великого представляется вереницей достижений в разных областях. На самом же деле в первой четверти XVIII столетия в обстановке радикальных перемен было сделано множество ошибок, начато строительство множества объектов, потрачено на них немало людских жизней и денег, а потом — брошено на много-много лет или даже навсегда.

В нашем распоряжении нет документов, которые могли бы с большей подробностью осветить попытки главнокомандующего реанимировать горное дело в Грузии, поставить его на более высокий организационный и технологический уровень. Судя по всему, пришлось временно вернуться «на круги своя». 14 февраля 1806 года Александр I наложил резолюцию «быть по сему» на докладе министра финансов графа Васильева, согласно которому в соответствии с предложениями Цицианова медный завод в Лори передавался на выгодных для казны условиях грекам на 10—15 лет. Казенные же мастеровые «обращались» на выплавку чугуна и производство боеприпасов. Также по «настоянию» главнокомандующего на Кавказ был командирован опытный специалист берг-гауптман 6-го класса Логинов, зарекомендовавший себя на Пермских заводах как опытный руководитель и специалист в области металлургии [480].

Вся история горной промышленности Кавказа первой половины XIX столетия наполнена конфликтами между частными предпринимателями и офицерами горного ведомства, в котором царили военные порядки. Эта ситуация дает еще один повод говорить о незаурядности личности Цицианова. Будучи всю свою жизнь человеком служащим, он сохранил непредвзятый взгляд на вещи. Присяга не стала для него шорами, загораживающими реальность. Это видно в истории с греками-металлургами, затеявшими борьбу с чиновниками горного ведомства. Главнокомандующий прекрасно понимал все уловки заводчиков, но видел и рациональные зерна в их суждениях, не вставая безоговорочно на сторону Бергколлегии [481].

Если металлургическая промышленность на Кавказе была в «детском» состоянии, то текстильная вообще отсутствовала. Все потребности местного населения удовлетворялись ремесленниками и купцами, привозившими шелковые и хлопчатобумажные материи с «востока». В сочетании с трудностями доставки грузов из России это привело к тому, что солдаты и офицеры русских полков обносились до крайности. Полковник Ф.Ф. Бартоломей, инспектировавший войска Кавказского корпуса в 1826 году, написал в своем отчете: «…Люди не выправлены, не обучены, и только мундиры, изредка надеваемые (ходят здесь большей частью в разорванных шинелях, бурках, архалуках, в черкесских шапках и проч.), заставляют иногда догадываться, что это должны быть солдаты» [482]. Обращаем внимание читателя, что минула уже четверть века с момента присоединения Грузии, но интендантство не могло обеспечить служащих там исправной одеждой. В самом же начале XIX века солдаты и офицеры на этой имперской окраине ходили в отрепьях, что, по мнению князя Цицианова, не только снижало боеспособность, но и роняло достоинство власти. Генерал Лазарев конфиденциально сообщал начальству 11 марта 1802 года: «…Как бы полк ни был выучен и выправлен, но, имея мундиры все в заплатках, как цирюльничьи кисы, а некоторые пощеголеватее егери, хотя и сделали для себя по достатку мундиры, другие же половину оных, а третьи одни рукава, отчего и выходит, что дыр нет, но весьма на них скверно смотреть. Шляпы похожи на блины, а не на тот вид, который должны иметь; половина в сумах и с ружьями, другая же со штуцерами и подсумками — пестрота довольно обезображивающая фрунт» [483].

Решить проблему можно было двумя путями: устройством надежной связи с Россией или организацией производства мундирных вещей на месте. Первое оказывалось решительно не по силам: выдержать проезд по Военно-Грузинской дороге из Владикавказа в Тифлис колесный экипаж в то время не мог. Оставалось второе. К тому же развитие промышленности с петровских времен считалось одной из первейших задач правительства. Цицианов предложил устроить в Тифлисе суконную и кожевенную фабрики. Эти предприятия должны были изготавливать из местного сырья сукно для мундиров и шинелей, материал для шитья сапог, портупей, седел и упряжи. Мастеров и образцы машин предполагалось «выписать» из России. Нательное белье солдаты шили из льняного полотна, которого на Кавказе не было. Поэтому провели эксперимент: раздали нижним чинам рубашки из хлопчатобумажной ткани. «…Но князь Цицианов сомневался в том, чтобы этот холст мог быть введен в употребление, потому что солдат, не привычный к бумажному холсту, должен был чувствовать в нем большую разницу с льняным, и особенно потому, что при употреблении этого холста испарение тела бывает гораздо сильнее».

Однако создать в Закавказье некий обособленный и самодостаточный остров было невозможно. Наряду с организацией местной промышленности следовало улучшать связь с «внутренними губерниями». Главный Кавказский хребет представлял собой барьер, воздвигнутый природой между Грузией и Россией. Его можно было обойти с востока или преодолеть по ущельям и перевалам, труднопроходимым летом и практически недоступным зимой. Восточный путь протяженностью около тысячи километров лежал от Кизляра вдоль берега Каспийского моря или по его водам до Баку и оттуда по долине Куры к Тифлису. Дороги вдоль черноморского побережья до второй половины XIX века вообще не существовало. Можно было доплыть на корабле от Керчи до Поти (около 500 километров), а затем до столицы Грузии проехать через Кутаис еще 300 километров. Восточный путь предполагал полный контроль над Азербайджаном и равнинной частью Дагестана, западный — над Имеретией, Гурией и Мингрелией. Кроме того, плавание по Черному морю с октября по май было затруднено из-за штормов и отсутствия безопасных бухт на всем черноморском побережье от Новороссийска до турецкой границы. Третий путь, протяженностью чуть более 200 километров, лежал по ущелью, которое пробил в горах Терек, а затем через перевал Крестовый шел по долине Арагвы — притока Куры. Он и стал, несмотря на все свои трудности, главной трассой, связывавшей Закавказье с Россией, получив впоследствии название Военно-Грузинской дороги. Одну из главных опасностей представляли обвалы. В 1808 и 1817 годах огромные массы снега, льда и камней надолго перекрывали движение по этой дороге. В 1832 году у подножия Казбека ущелье было завалено льдом на протяжении двух верст. Перед этой плотиной стометровой высоты образовалось озеро. Два года путники вынуждены были двигаться по такому временному леднику.