Эмиль Людвиг - Судьба короля Эдуарда

Должно быть, той ночью, наступившей сразу после его восшествия на престол, Эдуарда окидывал мысленным взором всю Империю от края до края, все социальные пласты общества, а потом снова возвращался в лабиринт собственного сердца. Наверное, он испытывал к своему брату, неподвижно застывшему рядом, смутное чувство зависти, не отменявшее братских чувств. Альберт знал обстоятельства его жизни, разделял его сомнения и испытывал гораздо большие терзания, представляя себе возможность рокового решения.

Бремя государственных и личных проблем тяжким грузом легло на плечи наследника престола. Вот впечатление человека, пришедшего отдать последнюю дань покойному королю и верно понявшего чувства, отражавшиеся на лице Эдуарда. Он писал: «Лицо его до такой степени искажено было горем, что от него отводили взгляды; черты его обострились. Он выглядел как человек, на которого свалилась непомерная ноша колоссальной ответственности. В тот миг казалось, что он навсегда перестал улыбаться».

На следующий день, в ходе похорон, когда бриллиантовый аграф, которым крепился сапфировый крест короны, возложенной на гроб, отстегнулся и упал на пол, всех присутствовавших охватил ужас. Что это — дурное предзнаменование? Вместе с матерью, членами семьи и придворными братья находились в часовне Святого Георгия Виндзорского дворца, каждый витраж которой повествовал об истории их династии. Дворец возведен был на холме, где почти тысячу лет назад обосновались первые завоеватели. Теперь под церковными сводами стоял священник, чьи предки отправляли обряд при Георге III. Один из хористов, когда был еще мальчишкой, пел на похоронах королевы Виктории, а неподалеку утирал слезу старый морской волк, который пятьдесят девять лет тому назад плавал на судне вместе с покойным королем. Потом гроб пронесли мимо могилы короля Генриха VIII, имевшего больше жен, чем кто-либо из его подданных, мимо всех мест, где упокоились короли-воины. Когда хор запел: «Earth to earth, ash to ash, dust to dust» [57] «Да возвратится земля к земле, пепел к пеплу, прах к праху» (англ.). , молодой король взял из серебряного кубка горсть земли и высыпал ее на останки своего отца, которые медленно опускали в склеп.

«Вы хорошо знали меня как принца Уэльского, но, хотя теперь с вами говорит король, я нисколько не изменился со вчерашнего дня». Этой непринужденной и задорной фразой, с которой начиналась его первая речь, он, разумеется, завоевал симпатию лучших из пяти миллионов людей, которые слушали Эдуарда по радио. Я знаю, какое впечатление она произвела, потому что сам ее слышал и с удовольствием узнал, что лучшие фрагменты своей речи он написал сам, и они заметно отличались от обязательных высокопарных текстов, подготовленных для него советниками. Сразу чувствовалось, что этот англичанин, который много лет путешествовал по миру, лучше советников двора понимает душу Империи.

Но именно то, что давало ему преимущество в глазах одних, отдаляло его от других. За последнее столетие ни один король при восшествии на британский престол не чувствовал себя таким одиноким. У него не было ни жены, ни наследника, чтобы вместе с ними сделать первые шаги на новом поприще. Братья и мать вынужденно отдалились от члена семьи, которого судьба вознесла так высоко. Он не мог похвастаться другом, который стал бы для него тем, кем, например, лорд Розбери был для его отца. Ни один министр не был его ровесником — все гораздо старше. Ему в наследство достались пожилые или совсем старые министры, придерживавшиеся реакционных взглядов, и глава церкви, всегда с недоверием относившийся к Эдуарду.

Однако все министры, даже в палате общин, признали его поведение безупречным и полным достоинства, когда он в Сент-Джеймском дворце провел с ними первое заседание, произнеся предварительно благодарственную речь по адресу покойного короля. Правда, они немного (а общество гораздо больше) встревожились, как только им стали известны некоторые поступки нового короля. Ибо он, проведя многочасовой осмотр строившегося тогда лайнера «Куин Мери» — продолжалось это так долго, что сопровождавшие его лица выбились из сил, — спросил у директора судостроительной компании: «Каким образом вам удается примирить в сознании рабочих, построивших этот могучий корабль, его роскошные каюты с нищими кварталами, через которые мы проезжали?» И еще неприятнее было написанное о нем лидером лейбористов Лендсбьюри: «Я снимаю перед ним шляпу. Мы делаем только то, что делаем, а вот он заходит в дома к рабочим. Не мы».

Эдуард отменил приказ солдатам шотландского полка выстраиваться вдоль главной аллеи, встречая короля, возвращающегося во дворец. А ведь так встречали королей уже сто лет. Однажды директор какой-то больницы позвонил во дворец и по ошибке телефониста попал в покои короля. «Но кто у телефона?» — спросил директор и услышал ответ: «Король». Директор пришел в ужас, бормотал извинения. «Пустяки! Могу ли я чем-либо вам помочь?» Потом случайный собеседник короля говорил: то, что его случайно соединили с королем, всего лишь забавный эпизод, но то, что он предложил помощь незнакомому человеку, было совсем не по-королевски и свидетельствовало о многом.

Некоторые поступки короля, конечно, можно легко истолковать не в его пользу. Мне кажется, например, что он допустил ошибку, уволив большую часть слуг в Сэндрингеме. Он был бережлив и таким образом намеревался сократить свои расходы. Экономя на слугах, король был движим к тому же весьма демократичным желанием иметь их как можно меньше, тем более что в этом дворце он не жил. Однако Эдуарда упрекали за это и, несомненно, обоснованно. Из всех обвинений, какие позднее были выдвинуты против него, это было одним из двух самых существенных.

Но следует понимать, что он скучал в Бэлморале и в других королевских резиденциях, куда не намеревался больше приезжать, предпочитая жить в Форт-Бельведере, где все соответствовало его вкусам. Шотландцы сердились на него за это, хотя они же в целом ряде воспоминаний высмеивают двор королевы Виктории в Бэлморале. Канадцы тоже были недовольны тем, что Эдуард продал свою канадскую ферму, на которую теперь не мог приезжать.

Пока Эдуард был принцем, он безумно нравился всем девушкам, а светские мужчины считали вполне приличным и допустимым присутствие «boy» [58] Малый (англ.). на вечеринках. Теперь все удивлялись: с какой стати этот очень молодо выглядящий мужчина смеет выражать собственное мнение? Богатых людей настораживали многие его критические замечания по поводу существующих социальных конфликтов — как можно сравнивать убогие лачуги портовых рабочих с каютами самого комфортабельного пассажирского судна в мире? «Boy» внезапно превратился в «большевика». Припомнили, что в Торговой палате Манчестера он упрекал большинство английских предпринимателей за производство слишком дорогих товаров. Этим господам следовало бы почаще путешествовать, говорил он, чтобы изучать рынок сбыта и учиться у американцев искусству рекламы.