Эмиль Людвиг - Судьба короля Эдуарда

Король рассердился, битых два часа отчаянно спорил с премьер-министром, но Болдуин держался, как непреклонный великий визирь. Они расстались, так ни о чем и не договорившись. С того дня правительство почувствовало себя увереннее. Министры так обосновали свое решение: «Одобрив морганатический брак, мы тем самым признали бы, что король милостью Божией отличен от других людей, и для него допускается особая форма брака».

Они и не поняли, что эта форма брака как раз вернула бы королю права, коими обладали все остальные люди, поскольку, запрещая ему вступать в самый обыкновенный брак — то есть жениться на любимой женщине, — они лишь подчеркивали его исключительность.

Народ по-прежнему пребывал в полном неведении. Только посвященные сумели понять, на что намекала «Таймс», которая на другой день после ультиматума кабинета министров принялась восхвалять палату общин; точь-в-точь как абсолютный монарх, «Таймс» с высоты собственного величия выразила надежду, что палата общин докажет свою силу «в случае любого кризиса, внешнего или внутреннего».

И тогда те, кто вел игру, признали, что больше невозможно действовать скрытно. Три силы объединились, теперь им нужно было, чтобы в дело вмешался кто-нибудь из епископов и, обронив публично одну-единственную фразу, спровоцировал бурную реакцию прессы; таким образом удалось бы привлечь внимание общественности, а дальше она бы уже сама жадно следила за развитием событий. Первым в открытую, перед всем народом, высказался доктор Блант, епископ Брэдфордский. Вот фраза из его речи на конференции священнослужителей в Бирмингеме, которую он произнес во время дебатов о коронации. «Важно не то, что чувствует король, думая о своей коронации, куда важнее то, какие чувства она вызывает у английского народа». После этих слов, приличествовавших скорее политику, чем священнику, епископ пожелал королю, чтобы тот верил в Бога, молился и всегда был готов к самопожертвованию, затем продолжил: «We hope that he is aware of his need. Some of us wish that he gave more positive signs of that awareness» [75] «Надеемся, он сознает, что ему действительно необходимо. Некоторые из нас желали бы, чтобы он выразил это более определенно» (англ.). . Всего-то две коротенькие фразы, произнесенные в тесном зале, в присутствии нескольких дюжин слушателей.

Как же велика власть печатного слова! Все было тщательно подготовлено — в подобных случаях предпочитают начинать с провинциальной прессы, чтобы все выглядело как можно естественнее, — и на следующее утро правительственное издание «Йоркшир пост» так комментировало высказывание епископа Брэдфордского: «Нас неизбежно ожидает глубокое разочарование, если мы не увидим преемственности власти, которая могла бы послужить примером для других государств, а вместо этого обнаружим, что между королем и его министрами возникли разногласия, и они, возможно, станут причиной серьезного конституционного решения». Далее газета упоминала американскую прессу, по-видимому, имевшую все основания писать об определенных намерениях короля.

Когда эту статью прочли в Лондоне, английская пресса, до сего часа удивительно дисциплинированная, почуяла, что великое молчание подходит к концу, и с завтрашнего дня каждый сможет — и будет обязан — писать то, что думает. Народу следовало наконец узнать все, что подспудно зрело несколько долгих недель. Когда епископа Брэдфордского стали донимать расспросами, он сразу пошел на попятную: он-де только хотел сказать, что король нечасто ходит в церковь. Епископ пояснил, что имеет обыкновение писать свои речи заранее, за месяц, а то и больше, и перед выступлением заучивает их наизусть. Но спустя год, когда для его партии все закончилось благополучно, он, будучи не в силах скрывать гордость за свой подвиг, отрекся от этих слов: в 1937 году в Квебеке он заявил, что включился в борьбу сознательно, потому что дальнейшее молчание нанесло бы непоправимый вред короне и Империи.

Но никто, в том числе и епископ, не знал того, что в то утро 1936 года король принял в замке одного журналиста из числа своих друзей; тот принес королю копию статьи, которая тем же вечером должна было произвести эффект разорвавшейся бомбы в Лондоне и во всей Англии, и заверил его, что из весьма надежного источника ему стало известно, что Болдуин, архиепископ Кентерберийский и главный редактор «Таймс» предварительно прочли и одобрили речь епископа. В тот же день король задал об этом прямой вопрос Болдуину, но министр ответил, что не знаком с этой речью. Что касается двух остальных, то их об этом никогда не спрашивали.

Утром 3 декабря над Англией сгустились тучи; случилось нечто ужасное: упала стоимость акций на бирже. Все газеты, цитируя речь епископа и статью из «Йоркшир пост» вдруг заговорили о планах короля и его возможной женитьбе, о которой народ до сих пор не знал, как не слышал и имени миссис Симпсон. Простые человеческие желания короля привели к тому, что стоимость british securities [76] Ценный бумаги (англ.). понизились на полтора пункта, а цена пользовавшихся наибольшим спросом акций промышленных предприятий упала на несколько шиллингов. Это сразу осложнило положение Эдуарда. Вдобавок к материальному доказательству того, каким «скверным малым» был король, «Таймс» выдвинула и моральный лозунг: монарший долг перед страной выше личным пристрастий. Даже многократно повторенный, лозунг этот нисколько не приблизился к истине. В действительности же большинство королей следовали своим склонностям и пристрастиям, например, Эдуард VII, несмотря на свои любовные авантюры, был превосходным монархом.

В те дни были пущены в ход и другие лозунги, которые с удовольствием приняла и стала повторять большая часть населения, не задумываясь над их содержанием: англиканская церковь не допускает расторжения брака, а король является защитником англиканской церкви. Сколько разводов эта церковь одобрила и что она официально заявляла по этому поводу, — об этом мы уже говорили. Кстати, король никогда не был защитником церкви в том смысле, о каком церковь твердила людям, заставляя их в это поверить; Генрих VIII называл себя защитником папы от Лютера, и это звание так за ним и осталось, хотя давно утратило всякое значение. В то же время некий господин писал в «Таймс», что сотни тысяч английских солдат жертвовали своим счастьем и своей любовью ради защиты родины, и король обязан поступить так же. Этот аргумент впоследствии повторяли беспрестанно, хотя он совершенно абсурден: солдат на войне может погибнуть в любую минуту, однако, выжив, он вновь обретает свою семью; король же должен был на всю оставшуюся жизнь, может быть, лет на тридцать, а то и больше, лишиться единственного предмета своих желаний… И не столько ради защиты родины, сколько оттого, что в некоем государстве, где разводы стали привычным явлением, пуританское лицемерие не желало видеть на троне разведенную женщину.