Эмиль Людвиг - Судьба короля Эдуарда

В такое утро, прогулявшись по красно-золотым галереям Вестминстера и взглянув на фрески, можно понять, как легко какому-нибудь монарху, особенно запечатленному в героическом образе, внушить к себе уважение по прошествии сотен лет, и насколько это трудно королю тогда, когда решается его судьба. Со стен смотрят легендарные короли, застывшие в величественных позах, которые наслаждались своей властью, даже бессовестно ею злоупотребляя. В палате лордов справа от трона висит портрет короля Генриха, который жестоко покарал своего сына, а позднее выяснилось, что тот был невиновен. В длинных галереях множество портретов священников: воздев руки и сверкая очами, они взывают к толпам людей… А вот и Генрих VIII, отлично сумевший прибрать к рукам духовенство: и в благодарность за это он удостоился великолепной фрески, где его изобразили на золотом фоне в окружении шести жен.

Помещение, где располагается палата общин, устроено так, что в нем постоянно требуется искусственное освещение, по крайней мере зимой. Шестьсот двенадцать мужчин и женщин, которые торопятся туда каждый понедельник и рассаживаются на двенадцати скамьях в зале заседаний, любят приписывать себе особую историческую роль. В тот день на стороне правительства были две трети палаты, не больше. В кулуарах приводили все те же доводы против брака Эдуарда: «партия короля», спад деловой активности, страх перед Гитлером. Их подкрепляла информация из Шотландии и Уэльса, где население высказалось против этой женитьбы. В подобные моменты каждый верит тому, что ему приятно слышать, и никто не спрашивает, каковы источники этого так называемого общественного мнения — ведь, как известно, его можно выяснить только путем опросов. Может ли, должен ли депутат быть беспристрастным? И если бы он даже был таковым, как он мог бы проанализировать настроения сотен тысяч людей, как химик делает анализ раствора?

Это был день Болдуина. Его встретили с воодушевлением, как хозяина положения, как «некоронованного короля» острова — хотя этому шотландцу три ведьмы из «Макбета» ничего подобного не предсказывали. Победа привела Болдуина в прекрасное расположение духа, и «Таймс» даже отметила, что «за весь этот долгий и трудный период он ни разу не выглядел таким свежим, как в тот день». Но никто не сказал, как выглядел побежденный король. В эти дни все больше интересовались «делателем королей» и все меньше самим королем. Похожее ощущение испытываешь за кулисами театра накануне премьеры: все говорят о режиссере, но уже не вспоминают об авторе пьесы.

Палата общин даже позабыла о приличиях. Когда начал выступление полковник Уэджвуд от оппозиции, ему не дали говорить, а когда поднялся Черчилль, поднялся крик, и его заставили сесть на место. Говорят, в ту минуту испытанный боец испуганно огляделся, словно Джордж Роби, который, впервые выйдя на сцену мюзик-холла, не мог взять в толк, как это его, Роби, любимца Лондона, кто-то посмел освистать. «Таймс» описала эту сцену, как случай «самого грубого поведения депутатов за всю современную парламентскую историю». Зато позволили высказаться коммунисту и лейбористскому лидеру, потому что они оба подробно говорили о серьезном ущербе, который кризис наносит торговле и промышленности.

Друзья Болдуина в «Таймс» продолжали с его одобрения грозить стране тем, что любое промедление может «нанести очень серьезный вред интересам нации и Империи», то есть можно потерять деньги, а именно этого боялись больше всего. Хотя все уже давно знали об официальной позиции кабинета и его угрозе уйти в отставку, Болдуин по-прежнему утверждал, что беседовал с королем только «как частное лицо, и весьма уважительно». Официально потребовав от парламента принять решение немедленно, Болдуин закончил выступление лицемерной фразой: «В завершение не могу не выразить от имени всей палаты общин нашу глубокую и почтительную симпатию Его величеству». Его слова прозвучали, словно молитва священника над умирающим папой римским. Если бы Болдуин был другом короля, как он беспрестанно твердил, в тот день он посоветовал бы палате общин то, что предлагал Черчилль: «Нельзя сию минуту требовать подобного решения от человека, нервы которого напряжены до предела. Отправим короля в деревню и поговорим обо всем после Нового года!»

В то же самое время возлюбленная Эдуарда совершила решительный поступок; адъютант короля, сопровождавший миссис Симпсон в Канны, передал прессе ее личное заявление: «Я готова уйти, чтобы немедленно покончить с этим невыносимо тягостным положением».

Казалось бы, на следующий день весь Лондон должен был читать восхищенные и почтительные комментарии по поводу самоотверженности иностранки. Что писала «Таймс»? Она мелким шрифтом опубликовала ее заявление в дальнем уголке номера, зато крупными буквами напечатала высказывания двух лидеров, которые нанесли последний удар.

Сначала досталось королю. Архиепископ — член административного совета «Таймс» — имел дружеские беседы с королем Георгом, который «за несколько дней до кончины очень тревожился о будущем». Потом следовало ироническое замечание о «театральном жесте» миссис Симпсон. Далее снова говорилось, что в Англии не существует морганатического брака, что король может свободно выбрать себе жену и, следовательно, сделать ее королевой. Все просто прекрасно! Конституция, архиепископ, премьер-министр, палата общин, даже «Таймс» не могут ничего сделать, если король хочет жениться на миссис Симпсон! Итак, брошенное копье летело к цели. И вот оно вонзилось в жертву. Все предложения противной стороны были категорически отвергнуты:

«У нас, в отличие от континента, неспособность к чему-либо — это понятие не правовое, а реальное. Наши требования сводятся к тому, чтобы законно был признан тот факт, что она не способна стать королевой. Мы требуем, чтобы премьер-министры всех имперских территорий вынесли на рассмотрение, а парламенты приняли и ратифицировали закон, устанавливающий основания, не позволяющие занять столь высокое положение даме, на которой собирается жениться король. В конституцию должна быть внесена поправка, особо подчеркивающая, что неспособность занимать трон королевы является позорной».

Разве человек, находясь в здравом рассудке, может вообразить, что премьер-министр способен выступить с таким гнусным и унизительным предложением, а парламент — за него проголосовать?

Представьте себе короля в его уединенном замке… нет, представьте себе писателя, адвоката, банкира, которые прочли в крупнейшей газете своей страны статью, содержавшую подобные оскорбления в адрес его избранницы; кто-то хочет помешать ему ввести ее как законную супругу в круг своих коллег. Вообразите, что должен чувствовать этот мужчина, если он любит женщину, хочет на ней жениться, познакомить ее с друзьями, с подчиненными, так как отныне у них будут общая жизнь, общие обязанности и интересы. Благодаря двум предыдущим бракам миссис Симпсон уже попадала в разные слои общества. Так сложилась ее жизнь, ему о ней все известно, а остальных это не касается. Видимо, государство все-таки разбирается в любовных делах, так как оба раза женщина была признана невиновной, виноватыми оказались мужчины. Никто никогда не видел эту женщину в непристойной позе, в вульгарном окружении, в сомнительной ситуации, и ее не за что было изгонять из приличного общества. А теперь ее одним словом пригвоздили к позорному столбу: ведь она не способна разделить с этим мужчиной его высокое положение! Как на месте короля поступил бы commoner? Известны случаи, когда, защищая честь женщины, мужчина убивал журналиста.