Джордан Белфорт - Волк с Уолл-стрит

На следующее утро я ощутил совершенно новый вид безумия: безумие на трезвую голову. Я проснулся около девяти утра, чувствуя себя положительно прекрасно. Никаких признаков ломки или похмелья, никакой тяги, никакого желания закинуться наркотой. Хотя я, собственно, еще и к реабилитации не приступил — она должна была начаться завтра. Пока что меня еще держали в палате для детоксикации.

По дороге в столовую на завтрак меня тяготило единственное: мысли о Герцогине. Я до сих пор так и не смог с ней переговорить. И она, кажется, упорхнула из гнезда. Когда я звонил в Олд-Бруквилл, Гвинн сказала, что Надин куда-то исчезла. Она появилась дома только один раз — пообщаться с детьми — и моего имени даже не упомянула. В общем, я решил, что моему браку конец.

После завтрака меня подозвал жестом какой-то накачанный парень с кошмарной прической — типа рок-звезда семидесятых годов — и видом законченного параноика. Он поймал меня у таксофона.

— Привет! — я протянул ему руку. — Меня зовут Джордан. Как поживаете?

Незнакомец осторожно протянул мне свою и прошептал, озираясь:

— Тс-с-с! Иди за мной.

Я кивнул и последовал за ним обратно в столовую, где мы сели за квадратный обеденный стол в углу — как сказал мой новый друг, подальше от чужих ушей. Впрочем, в такой час в столовой оставалась только горстка людей — в основном сотрудники в белых халатах. Я заключил, что мой новый друг — полный псих. Одет он был так же, как я, — в джинсы и футболку.

— Я Энтони, — сказал мой собеседник, снова протягивая мне руку. — Это тебя вчера привезли на частном самолете?

О боже! А я-то хотел хоть тут смешаться с толпой, а не торчать на виду, как заноза.

— Да, меня. Но я был бы очень тебе благодарен, если бы ты про это забыл. Просто не хочу выделяться. Ладно?

— Можешь на меня положиться, — прошептал Энтони, — но удачи тебе, если думаешь, что тут хоть что-нибудь можно сохранить в тайне.

Звучало немного странно, как-то даже в духе Оруэлла.

— Вот как? — удивился я. — Почему это?

Энтони снова огляделся.

— Потому что это гребаный Освенцим, — прошептал он. И подмигнул мне.

Тут я подумал, что он все-таки не совсем слетел с катушек. Максимум — слегка помешался.

— Почему Освенцим? — спросил я, улыбаясь.

Он пожал мускулистыми плечами.

— Потому что тут жизнь — сплошная пытка, прямо как в фашистском концлагере. Видишь вон там персонал? — Он кивнул в сторону белых халатов. — Это настоящие эсэсовцы. Как только попадешь сюда — все, назад дороги нет. И рабский труд тут тоже используют.

— Что за хрень ты несешь? Я думал, тут четырехнедельная программа…

Энтони сжал губы в тонкую линию и покачал головой.

— Может быть, для тебя, но не для остальных. Ты, я полагаю, не врач, правильно?

— Нет, я банкир, хотя сейчас уже, наверное, на пенсии.

— Да ну? — удивился он. — На какой еще пенсии? Ты же совсем пацан.

Я улыбнулся.

— Я старше, чем кажусь. А какая разница, врач или нет?

— Да тут почти все либо врачи, либо медсестры. Я сам — мануальный терапевт. А таких, как ты, — всего несколько человек. Все остальные здесь потому, что потеряли лицензию на медицинскую практику. И вот поэтому персонал держит нас за яйца. Если они не решат, что ты вылечился, лицензию тебе не вернут. Сущий кошмар. Некоторые тут торчат уже год и все еще пытаются вернуть лицензию! — Он покачал головой. — Полный дурдом, черт побери. Все стучат друг на друга, чтобы выслужиться. Отвратительно. Ты представить себе не можешь. Пациенты ходят как роботы и сыплют заученными на собраниях фразами — делают вид, что реабилитировались.

Я кивнул, оценивая положение дел. Если система так по-идиотски организована, если персонал обладает неограниченной властью, то злоупотреблений не избежать. Слава богу, меня все это не касается.

— А с девчонками тут как? Симпатичные есть?

— Только одна, — ответил Энтони. — Полный улет. Двенадцать по десятибалльной шкале.

Я даже оживился!

— И какая же она из себя?

— Такая блондиночка, примерно пять футов пять дюймов, тело — отпад, идеальное личико, кудрявая. Просто красавица. Высший сорт.

Я кивнул и про себя решил держаться от нее подальше. Судя по описанию, от девчонки можно было ждать неприятностей.

— А этот, как его, — Даг Тэлбот, главный врач? Сотрудники говорят о нем так, будто он какое-то гребаное божество. Что он за человек?

— Что он за человек? — пробормотал параноик Энтони. — Долбаный Адольф Гитлер. Хотя нет, скорее доктор Йозеф Менгеле. Большой любитель повыделываться и всех нас до одного держит за яйца… кроме, наверное, тебя и еще пары пациентов. Но ты все равно будь начеку, потому что они и твою семью попытаются настроить против тебя. Залезут в голову твоей жене и убедят, что если ты не проторчишь тут минимум полгода, то неизбежно сорвешься и подожжешь собственных детей.

Вечером того же дня, часов примерно в семь, я позвонил в Олд-Бруквилл, но о Герцогине по-прежнему не было ни слуху ни духу. Зато мне хотя бы удалось поговорить с Гвинн; я объяснил ей, что сегодня впервые был у своего лечащего врача и что у меня предварительно диагностировали (что бы это ни означало) навязчивое стремление сорить деньгами и серьезную зависимость от секса. И то и другое в целом было верно, но ни то ни другое, по моему мнению, врачей совершенно не касалось. Короче, мне сообщили, что придется ограничить траты и мастурбацию — денег разрешается иметь ровно столько, чтобы хватало на торговые автоматы, а мастурбировать можно только раз в несколько дней. Видимо, последнее ограничение наложено по «системе доверия».

Я попросил Гвинн запрятать пару тысяч долларов в свернутые носки и отправить их мне срочной почтой. Оставалось надеяться, что бабки минуют зоркое око гестапо, сказал я ей, но, так или иначе, это было самое меньшее, что она могла сделать, особенно после того, как девять лет была одним из главных моих поставщиков наркоты. Я решил не делиться с Гвинн новостями об ограничении мастурбации, хотя у меня было некоторое подозрение, что это окажется куда большей проблемой, чем ограничение по деньгам. В конце концов, я был «чист» всего четыре дня, но у меня уже спонтанно стояло, стоило лишь ветерку подуть.

Гораздо более печальным было следующее: когда я уже собирался повесить трубку, к телефону вдруг подошла Чэндлер и спросила:

— Ты в Атлан… Атлантиде, потому что столкнул маму с лестницы?

Я ответил:

— И поэтому тоже, солнышко. Папа был очень болен и не понимал, что делает.

— Если у тебя болит, я могу опять поцеловать тебя, чтобы бо-бо прошло!

— Надеюсь, — с грустью сказал я. — Может быть, ты поцелуешь так и папу, и маму?

У меня слезы навернулись на глаза.

— Я постараюсь, — сказала Чэндлер со всей серьезностью.