Михаил Кириллов - Учитель и его время

«Ликование на крови. Преследование членов Конституционного суда. Расправа над депутатами под улюлюканье обывателей. Арестованных сажают в «Лефортово». И те, кто на мосту стоял, глазея на кровавое побоище, как в цирке, и те, кто не стоял, зажили новой жизнью, но уже без Советской власти».

«Свидетели и пострадавшие ныне разошлись по стране и несут людям страшную правду о злодеянии режима. Они будут свидетельствовать об этом всю свою жизнь».

Замечательный советский писатель В. Розов в эти дни писал:

«Забвение истины – путь в дебри, в джунгли. Особенно страшно, когда интеллигенция мутирует, когда она, которая веками стояла на стороне униженных и оскорбленных, была поборницей добра и милосердия, вдруг, оскалившись, начинает вопить о мщении, о безжалостности, об уничтожении «врага». Кровь, пролитая при расстреле Дома Советов, навеки запятнала их пиджаки, фраки и мундиры.. Слезы матерей, отцов, жен, детей по убитым и покалеченным выступают белой солью на их упитанных лицах».

Ему, наверное, кричать тоже было легче, чем молчать.

«Вся страна разделилась на тех, кто во внутреннем, и тех, кто во внешнем дворе Лефортовской тюрьмы».

«Что-то большее, чем расстояние и время, сдерживает желание писать. Какое-то обледенение души, скованность, отсутствие чистого воздуха. Особенно сейчас – после подавления народного восстания. Его преждевременность была четко рассчитана, навязана унизительными условиями жизни. Пар был выпущен до того, как котел закипел. Но и не действовать было нельзя. Время лечит, копит силы. Нужны работа с людьми, терпение и вера.

То, что произошло в течение последнего месяца, при всей трагичности случившегося, – только верхняя часть айсберга, поверхностный слой процессов. Глубже, у дна социальной жизни, – колоссальные резервы протеста.

Когда говорят о живой крови, крови, пролитой в схватке рабочих с жандармами, забывают о вымирании населения страны, прежде всего трудящихся, – процессе более зловещем, чем естественный экстремизм отчаяния и протеста. Об этой медленной смерти народа за счет неродившихся и преждевременно умерших – власти молчат».

Да, мои суждения были радикальнее, чем у Е. В. Ему все же казалось возможным, философски воспринимая происходящее, пережить перемены. А ведь вечером от программы «Время» его оторвать было невозможно, даже просил в этот час не звонить…

Он понимал меня. На мои «стоны» он многозначительно отвечал: «Желаю сохранения свойственных Вам душевной твердости и оптимизма – столь важных в наше сложное, тревожное время».

Пришел черед следующему преступлению власти – чеченскому побоищу, стоившему тысяч жизней. Но Чечня – это не Белый дом, который за 3 часа можно сжечь вместе с людьми, Чечня – это и не Россия, а если Россия, то какая? Имперская, царская? Советская, социалистическая? Или ельцинская, мафиозная? Не зря в газетах промелькнуло: «Бей Чечню, чтобы Россия боялась!»

В Саратовский госпиталь поступают раненые из Чечни… Но и в обстановке нарастающей «чеченизации» России жизнь все же продолжалась. Я писал Е. В.:

«Провели заседание общества пульмонологов Саратова. Пришло до 70 врачей. Люди тянутся к сохранившимся очагам организованной работы. Это видно и по более осознанному отклику молодежи на предложения клинической и научной деятельности, несмотря та прогрессирующую бедность и поиски хлеба насущного. Думаю, что это проявление самозащиты, сохранения себя в нематериальной сфере, своеобразная компенсаторная реакция. Конечно, ее нужно видеть и поддерживать. Это задача конгрессов, в том числе национальных, но это и задача внефорумной работы, работы «в низинке», там, где бьют родники и бегут ручьи, – завтрашняя пульмонологическая Волга. А иначе заилится и встанет».

«Сентябрь 1994 г. В Саратове проходит II съезд фтизиатров РОССИИ и СНГ. Более 500 человек. Среди делегатов – академики А. Г. Хоменко, Н. В. Путов, проф. Приймак и другие. С туберкулезом в стране плохи дела и именно начиная с 1991 г. Анализ, данный на съезде и в его резолюции, обличает антинародный курс правительства «реформ» в большей мере, чем десяток пикетов. Положение с туберкулезом в последние 2—3 года приняло размеры эпидемии. В материалах съезда указывалось: «В России смертность от туберкулеза снизилась с 1970 по 1990 г. в 2 раза, а начиная с 1991 г., наблюдается абсолютный и относительный рост этого показателя…».

«Основными причинами этого положения являются: снижение жизненного уровня населения, в частности, ухудшение питания с резким ограничением количества потребляемых белковых продуктов; рост стрессовых ситуаций в связи с неустойчивой политической обстановкой, возникновением конфликтов на национальной основе в ряде регионов страны; резво увеличившаяся миграция населения, практически выпадающего из поля зрения лечебно-профилактических учреждений и не охваченных профилактическими и оздоровительными мероприятиями; снижение эффективности мер по раннему выявлению и профилактике туберкулеза среди взрослого населения и, в частности, групп высокого риска заболевания туберкулезом и социально-дезадаптированных групп, число которых среди населения резко возросло».

«Октябрь. Холода. Темная осень. Наcтроение частенько падает. Ничто не бывает таким временным, как постоянное. Уходят люди, казалось бы, столпы постоянства натуры и дела, и от них ничего не остается, кроме короткой памяти – так называемых родственников. Что-то очень важное, вспыхнув, превращается в ничто. Можно сгореть для людей, лишь испачкав их своим пеплом, и не более того.

Правда, мне так немного нужно для себя: побродить по лесу, обрадоваться другу, испугаться звезд, подержать на руках ребенка. Всего этого так мало последнее время.

Все зыбко вокруг. Крысиные морды, жаждущие обогащения, заплеванные ларьки, жрущие «хозява» жизни поблизости от отхожих мест. Города-туалеты.

А в лесу тихо, багряное золото вперемешку с зелеными купами, тенями под кустами под нежно-голубым высоким-высоким остывающим осенним небом. Череда дел, ничего нельзя выпустить из рук. Иногда хочется снять халат, одеться, тихо уйти и не возвращаться. Все равно – разве что чуть большая горстка пепла…»

Самое страшное – поддаться одиночеству, потерять чувство локтя. А нужно держаться. В эти минуты бесценна поддержка учителей.

В поддержке Е. В. не было недостатка. С ним возвращались уверенность и целесообразность труда, исчезала тяжесть одиночества, он в письмах, в разговорах по телефону и при встрече восстанавливал тонус и темп жизни. Только заслышав голос, он радостно восклицал: «Мих. Мих! Откуда?!» И всякое горе отступало уже только от этого.

Изменились многие стороны общественной жизни.