Сергей Снегов - Книга бытия (с иллюстрациями)

— Знаю, что скажешь! Конечно, вечный двигатель неосуществим. Но в каком смысле? В том, что нельзя творить энергию из ничего. А если преобразовать одну ее форму в другую? Прибор, основанный на этом принципе, условно говоря, будет работать вечно — если, конечно, исключить поломки. Таких двигателей сконструировано уже множество.

— Например?

— Да хотя бы ветряк! Он будет работать, пока дует ветер. И пока конструкция не обветшает. Или приливной движок. Есть приливы (а они постоянны, как небо и земля) — есть энергия. Чем не условно вечные двигатели?

— Но в Черном море приливы небольшие, а ветряные мельницы знали еще наши предки…

— Ветряных мельниц не конструирую. У меня другая задумка. Труба. Обыкновенная фабричная труба — идеальный вечный двигатель! Она будет работать, пока у земли есть атмосфера.

— Не понял…

Внизу, у земли, воздух плотней, объяснил Гена. Значит, давление больше. Одна атмосфера — против атмосферных долей на вершинах гор, разве не так? На сотне метров, на высоте хорошей фабричной трубы, это уже заметно. Воздух всегда стремится из зоны высокого давления в зону низкого — это каждый моряк знает: барометр падает — жди бури. На вольном воздухе перепад непостоянен, поэтому ураганы приходят и уходят. А в закрытом объеме трубы внизу давит сильно, на вершине меньше — и так всегда. Поэтому в каждой трубе день и ночь, без передыху, бушует постоянная буря — и сила ее задана только высотой. Посмотри, как труба выбрасывает заводские дымы — сразу поймешь! А если дымов нет, она засасывает нижний воздух — автоматически и безостановочно.

— Я как-то залез в трубу бывшего сахарного завода, и с меня сорвало фуражку, — вспомнил я.

— Вот видишь! А та сахарная труба вся в дырах, я ее хорошо знаю, в ней перепад давлений меньше. Я хотел проверить там свою конструкцию — не получилось.

— Ты еще не рассказал, что это за конструкция.

— Поставлю в трубе вентилятор и динамомашину. Воздух — вентилятор — машина — электричество. И все без перерыва, без помощи человека, чистая автоматика — чем не вечный двигатель? Я подсчитал, что на хорошей трубе получу до сотни киловатт, а на сверхвысокой — и того больше.

— Сам подсчитал? — спросил я. Вычисление электрических мощностей казалось мне задачей почти невозможной — для моего ума, во всяком случае.

— Косвенно… По аналогии. На некоторых заводах стоят не трубы, а механические эксгаустеры. В общем, воздуходувки с обратным действием, дымососы. На каждом клеймо — где произведено, какая мощность. Я предположил, что естественная труба дает ту же мощность, что равноценный ей эксгаустер.

Генка еще не закончил свои объяснения, а я уже был убежден. Не знаю, что он намеревался открыть во мне, но я обнаружил в нем настоящего изобретателя. И удивился, что никто в школе этого не знает. Завтра же расскажу обо всем друзьям. Герой техники, второй Сименс или наш Шухов — на меньшее не согласен!

А он продолжал говорить — картина вырисовывалась грандиозная. Высоченные трубы — на улицах, на площадях, на перекрестках дорог. Днем электроэнергия течет на заводы, ночью освещает улицы и квартиры. Больше не нужно ужасных угольных электростанций, шахты закрывают — за полной ненадобностью.

Уж не знаю, как выглядит реальный рай, но многотрубный Генкин пейзаж весьма смахивал на сад Эдема…

Я ушел поздно. Сознание мое путалось. Высокие пирамидальные тополя казались грядущими энергетическими башнями.

На другой день я кинулся к Фиме. Услышав мои восторги, он презрительно скривился.

— Наговорил тебе этот чудик семь верст до небес — и все лесом. Я Генку знаю вот уже три года. Чтобы он стал великим инженером — никогда!

Я разозлился.

— Не кажется ли тебе, что лакей никогда не видит великого человека?

Фима был невозмутим.

— Не кажется. Никогда не служил в лакеях — потому не представляю, как у них со зрением. А Генку вижу насквозь и дальше.

Совсем иначе восприняла мой рассказ Фира (я, как обычно, провожал ее домой). Она долго молчала, недоверчиво поглядывая на меня своими говорящими глазами, потом недовольно сказала:

— Не знаю, зачем ты ходил к Генке. Он скучный.

— Он замечательный! А когда вырастет, станет великим изобретателем.

Она подумала.

— Хорошо, будем ждать, пока он повзрослеет. Больше от меня ничего не нужно?

У меня появилась хорошая мысль.

— Он приглашал меня. Давай пойдем вместе?

— Так ведь тебя, а не меня.

— Пойдем! Тебе понравится.

У нее сжались губы — признак неуверенности. Она поколебалась, потом сказала:

— Ладно, раз просишь… Но — ненадолго. Встретимся в воскресенье, в полдень. Здесь, на Косарке, на этой скамье, под этим деревом, где сейчас сидим. Предупреди Гену — а то он куда-нибудь сбежит.

Никогда за всю жизнь я не встречал женщины, обладающей чувством точного времени. Фира была женщиной до мозга костей. К тому же ни у кого из нас не было часов. Правда, точное время я ощущал и без них — и успел устать, ожидая Фиру. Она издали весело замахала мне рукой.

— Я не очень опоздала, Сережа? Долго разжигала утюг, чтобы погладить блузку, древесный уголь попался мокрый. Ты не сердишься?

— Ты пришла точно, как обещала, — буркнул я. — Я не сержусь, а восхищаюсь. И твоей точностью, и тем, как прекрасно ты гладишь одежду.

Ее живогазетная синяя блузка выглядела идеально — ни одной ненужной складки. Схваченная узким пионерским ремешком, она очень шла Фире. Впрочем, ей шла любая одежда (я уже говорил об этом) — выбор был невелик, зато подбор точен. Фима рассказывал, что Лизавета Степановна как-то восторженно воскликнула:

— Фирочка, тебе бы побольше денег! Ты умеешь так нарядно одеваться…

Гена ждал нас на улице. В саду был приготовлен столик, на тарелке лежали первые черешни — еще не красные, только розовеющие, но уже вкусные. Я увлекся разговором, а не фруктами, Гена тоже не усердствовал — Фира с удовольствием ела их за троих. И очень красиво ела! Она неторопливо подносила ко рту каждую ягодку, неторопливо освобождалась от косточки, неторопливо жевала мякоть. Она рассчитывала каждое свое движение — это требовало от нее больше внимания, чем наш разговор с Геной. Фира (впоследствии я это понял) не ела, даже не кушала — она красочно угощалась. Это был хороший урок, как нужно обращаться с первыми фруктами года! А Генка не оправдал моих ожиданий. Он мямлил, изредка поглядывая на меня — на Фиру смотреть боялся. Его глаза были опущены — словно он что-то выискивал под ногами. Он показал опылитель, притащил из комнаты какие-то машинки — они не очень заинтересовали даже меня.

Когда он ушел за новой порцией черешни, Фира быстро шепнула:

— Мне надоело. И очень нужно домой. Давай уйдем!

Я выбрал удобный момент и сообщил об этом Гене. Он проводил нас до ворот.