Вернер Альбринг - Городомля. Немецкие исследователи ракет в России

Но сегодня, тридцать пять лет спустя, когда я пишу эти воспоминания, нельзя закрыть глаза на то, что благодаря ракетам получены научно-технические достижения, которые позволили в качестве транспортного средства использовать их в мирных целях. Спутники, запущенные с помощью ракет, стали передавать телеизображение на другие континенты. И я мог бы такую передачу информации квалифицировать как модифицированную форму «почтовой карты», о которой в 1946 году говорил полковник Кутейников.

С помощью подобных спутников можно регистрировать массы облаков вокруг земли, можно измерять температуру суши, моря и облаков. Благодаря этому возможны достоверные краткосрочные прогнозы погоды. Благодаря ракетам и спутникам стало возможным наблюдение за поверхностью земли. С помощью селективного цветового отфильтровывания стало возможным оценивать растительность и локализовывать распространение вредных промышленных веществ в воздухе и воде.

Ракеты как транспортное средство для изучения научных проблем чрезвычайно расширили знания о природе Земли, Луны и других планет нашей солнечной системы. Можно вспомнить, что обратная сторона Луны, недоступная до сих пор взгляду землян, была сфотографирована и картографирована при облете Луны. На землю были доставлены образцы грунта Луны и майор Гагарин первый человек земли в космической кабине, выведенной на околоземную орбиту с помощью ракеты, совершил космический полет. Люди побывали на Луне и возвратились на землю. Было измерено давление, температура и изучен химический состав атмосферы планеты Венера. Стало возможным послать научные зонды на планету Марс. Были осуществлены облеты дальних планет. Планеты и их спутники были сфотографированы в непосредственной близости и фотографии переданы на землю. Уже с помощью длительных полетов были получены данные о нагрузках на человеческий организм с целью будущих полетов на Марс и возвращение на землю.

Но теперь из настоящего времени вернемся опять назад в Городомлю, в зиму 1951/52 гг. Эта зима была относительно мягкой по сравнению с теми, которые мы пережили, температура опускалась не ниже минус 15 °C. В январе стало известно, что в скором времени мы будем отправлены на родину. Еще в январе некоторые жители острова уехали домой, это были старые люди, вспомогательные рабочие и госпожа Шмидель с дочерью. В конце мая руководство составило персональный список тех, кто будет отправлен со вторым и третьим транспортом, назвало фамилии тех, кто должен уехать в июне. Среди них были и мы и мои друзья, но не было Конрада. Печаль и сожаление примешивались к нашим восторгам. Оставались такие ближайшие сотрудники Греттрупа, семья Шварца и Магнуса. Тяжелей всего было расставаться с Конрадом и двумя его маленькими детьми, которые родились в Городомле. Время отъезда остающихся названо не было. Четвертый транспорт был отправлен на родину только через год.

Но тогда, несмотря на радость окончания изоляции на острове, незадолго до расставания, мы ясно осознавали позитивные стороны отшельничества. Ильзе Фризер писала своим родным в Дрезден: «Никогда больше мы не сможем жить в такой нетронутой природе, никогда не встретим сообщество единомышленников, в обществе которых культивируются искусство и общение. Что останется? Я думаю, дружба…».

Итак, прошло почти шесть лет, которые мы провели на маленьком покрытым лесом острове на далеком озере Селигер. У моей жены это были годы от двадцати четырех до тридцати, у меня от тридцати двух до тридцати восьми.

Но наши дети без всяких забот провели радостные годы в деревеньке в лесах. Позже господин Райнхард рассказывал, что после того как его семья некоторое время прожила в Берлинской квартире, дочь, ровестница нашей Катрин, упрекала его: «Я хочу обратно в Городомлю, я хочу опять быть свободной».

Мы пытались не привлекать внимание наших детей на изоляцию от внешнего мира, т. к. в ранней юности они воспринимают все переживания с особенным весом и отчетливостью. Они не должны были чувствовать себя пленными за колючей проволокой. Мы рассказывали им о бабушках и дедушках, которые живут далеко, в другой стране. Дети воспринимали их как сказочных персонажей. В солнечные дни, при семейных прогулках через дальний лес вокруг озера, я рассказывал о продолжительных поездках в дальние страны. Об устройстве железной дороги, которую мальчик никогда не видел, я должен был рассказать в деталях. Однажды, мы совершили мысленное путешествие в Африку, к дяде Гертруд, у которого там была своя ферма. Мы плыли на пароходе, который намного больше, чем все дома в нашей деревне вместе взятые.

А как мы взрослые воспринимали проблему изоляции? У всех это было по-разному. От беспрерывного недовольства у одних, до невозмутимости у других. Гельмут Фризер вспоминал: «Я удивлялся уже в первые недели, что многие жители острова восприняли принудительную высылку совсем иначе, чем я. Они восприняли ее как жесткое требование, что и было на самом деле. Они страдали от отсутствия их обычного жизненного уклада. От первого до последнего дня они постоянно думали о возвращении на родину. Но мне с самого начала было ясно, что единственной возможностью выстоять высылку без ущерба для себя, было приспособиться к новому положению, извлечь из него наилучшее.

Я сам в начальный период вел много переговоров с советским руководством, в которых очень запальчиво требовал изменения статуса нашей островной жизни. Результатом этого был отказ. Это было очень печально. Я мог осознавать, что советское руководство хотело отгородить нашу работу от любого внешнего вмешательства. Но осознание этого не добавило мне душевного спокойствия. Я сказал себе: объявленные пять лет вынужденной ссылки не срок для человеческой жизни. Это время не должно быть прожито в печали, его нужно полезно использовать. Но к самообладанию Гельмута Фризера я пришел только после того, как мне написал отец: «Перечитай-ка, что думал об этом Фридрих Шиллер в своих философских записках, а именно в статье «О возвышенном». Я читал эту статью. Шиллер считал, что вынужденному принуждению, которое устранить нельзя, можно сопротивляться, не принимая его внутри себя. Я примирился с этой мыслью и свыкся с ней.

Горькое разочарование испытали мы все в позднейшие годы после интервью, которое дал публицист Эйслер, брат известного композитора, западным журналистам. Сейчас я уже не помню, как оно до нас дошло, с газетами или по радио. Эйслера спросили, какие усилия приложило правительство ГДР, чтобы вернуть немецких специалистов, привлеченных к трудовой повинности в Советском Союзе. Эйслер ответил, что никаких немецких специалистов в Советском Союзе не было.