Михаил Михалков - В лабиринтах смертельного риска

— Ишь ты, старая морковная пигалица! Скажите, пожалуйста! Теперь задымил сигарой! И какой, а? Гаванскую курит, подлец, а мы должны только нюхать его дым. Паек для офицера — две сигареты в день! Умопомрачительно! Несправедливо! Сейчас я до него доберусь!

— Оставь, Герберт! — урезонивал майора полковник. — Ну чем они тебе мешают? Ну, курят, и пусть себе на здоровье.

Но остановить Герберта было уже невозможно:

— Бросьте, господин полковник! Мы же с вами рыцари-великаны! И мы воюем за их пигмейское счастье. Сколько раз я был ранен. А? Сколько? — И он стал тыкать пальцем в нашивки ранений на своем кителе. — Сколько раз я рисковал жизнью в этой трижды проклятой России! И вот теперь тот паршивец курит сигары, а я, кадровый немецкий офицер, так сказать, представитель великого рейха, должен… А что я должен? Да, должен только нюхать его дым? А вот я сейчас ему врежу по мозгам!

Тут бравый немецкий вояка вскочил и, пошатываясь, подошел к столу лилипута, схватил его за аккуратно прилаженный галстук-бабочку и приподнял со стула.

Никто не успел и ахнуть, как мужчина выхватил из кармана браунинг и три раза выстрелил майору в живот. Немец рухнул на пол. А лилипут как ни в чем не бывало вынул носовой платок, протер браунинг и спрятал его в карман, после его тщательно вытер свои маленькие ручки и снова собирался занять свое место. Лицо его пожелтело еще сильнее прежнего и напоминало выжатый лимон.

После некоторого оцепенения началась страшная суматоха. Немцы повскакивали с мест. Двое офицеров с руганью вытащили из-за стола обоих лилипутов и потащили к выходу.

— А кто оплатит счет? Счет кто оплатит? — волновался официант, растерянно стоя возле опустевшего столика.

— Спишешь за счет войны, — ответил захмелевший полковник.

Во время этой трагической сцены я сидел за своим столиком. Несколько офицеров вынесли тело убитого «пса-рыцаря». В моих ушах еще гремели глухие выстрелы, перед глазами маячило желтое личико лилипута и крохотная женская фигурка в модной шляпке и меховой горжетке, которая барахталась под мышкой у рослого немца.

— Имейте в виду, что наши офицеры и солдаты должны вести себя безукоризненно по отношению к женщинам. Я не допущу, чтобы в моей части занимались развратом!

Бёрш был крайне рассержен. Он ходил из угла в угол по кабинету и беспощадно бранил унтер-офицера, стоявшего навытяжку возле полуоткрытой двери, за которой стоял я, ожидая приема. Унтер-офицер был замешан в кой-то скандальной истории с румынской женщиной.

— И потом, понимаете ли вы, — тут Бёрш остановился перед унтером, — понимаете ли вы, что по нашим следам идут советские войска. Вот-вот вступят на румынскую землю. И сейчас мы особенно должны беречь честь и достоинство немецкого мундира. — Бёрш всем корпусом наступал на унтера. — Любой конфликт здесь, в Румынии, может создать очень неблагоприятную для нас ситуацию.

Такое сложное время, а я должен, черт вас побери, отвечать за ваши адюльтеры перед румынскими властями. Позор! Позор! Вон отсюда! — вдруг гаркнул он, и бледный унтер-офицер вылетел из двери с вытаращенными глазами.

Я постоял еще с минуту и постучался.

— Войдите!

Бёрш совершенно спокойно сидел за столом, занимаясь маникюром:

— Ну, все достал?

— Так точно, господин капитан! Все в самом лучшем виде!

Бёрш заметил, что я в новом костюме.

— Вот-вот, так и ходи! Это даже лучше… Ты же у нас не аттестован, в дивизию я о тебе не докладывал. Спокойно можешь ходить в гражданском… А при обозе ты мне нужен… Так что ты достал?

— Изюм, орехи и миндаль.

— Очень хорошо! Ступай к фельдфебелю. Пусть упакует и отправит посылку моей жене и детям во Франкфурт-на-Майне.

Я направился к фельдфебелю.

— Слушай, — таинственно заметил он, принимая мешочки с орехами и миндалем, — как бы нам с тобой еще одну лошадку загнать? При тех же расчетах? А?

— В обозе каждая лошадь — на вес золота… Груз… Амуниция… Повозки перегружены…

— Сходи, скажи — для меня, пусть подыщут… Разберемся. Понимаешь, мне сейчас позарез нужны деньги.

Переодевшись в солдатскую форму, я пошел к обозу. Кроме Дикаря, ничего раздобыть не удалось. Пришлось взять жеребенка, который к этому времени сильно подрос. Как я и предполагал, на базаре никто даже не подошел ко мне. Я повел Дикаря обратно в часть. «Зачем крестьянину жеребенок, ему лошадь нужна — тягловая сила», — рассуждал я. И вот на обратном пути я сел на жеребенка верхом. Необъезженный жеребенок начал упираться, крутить головой, подкидывать меня. Без седла и стремян, обхватив его бока ногами, а шею руками, я держался как мог. Но все же он выкинул со мной злую шутку: бросился вскачь и вдруг остановился как вкопанный, так что я, перелетев через его голову, шмякнулся о мостовую.

— Хреновый ездок! — услышал я. Слова эти были сказаны по-русски.

Наискосок от меня на краю дороги сидели двое мужчин в крестьянской одежде.

Замечание меня задело. Я вскочил, отряхнулся, поймал стригунка:

— Жеребенок еще не объезжен, а в конюшне седла не было. — Я присел рядом с незнакомцами и закурил, очень уж хотелось поговорить по-русски. — Откуда, хлопцы?

Они переглянулись.

— А сам-то ты откуда?

Завязался разговор. Я пошел ва-банк. Реакция с их стороны оказалась менее острой, чем я предполагал. Более того, мне показалось, что эти отлично говорившие по-русски и одетые в румынскую крестьянскую одежду люди здесь тоже не случайно… Вскоре был найден общий язык. Когда во время беседы сгладилось обоюдное недоверие, один из них, назвавшийся Григорием, сказал:

— Бери своего Дикаря и айда с нами. На месте разберемся.

Спутники мои оказались неразговорчивыми. На некоторые мои вопросы даже не отвечали. Я шел сзади, они впереди. Я смотрел на них, молодых, крепко сложенных, суровых. Под вышитыми холщовыми рубашками угадывались сильные, тренированные мышцы. Парни подвели меня к небольшой беленькой хатке, стоявшей за плетнем в оголенном фруктовом саду. Я привязал Дикаря возле крыльца, и мы вошли в дом. В светлой горнице находилось еще двое мужчин, один — высокий с усами, второй — небольшого роста со шрамом на лбу. Мой спутники о чем-то перемолвились с усачом, он, видимо, был у них старшим, затем трое ушли в соседнюю комнату и вскоре вернулись.

— Где служил? — спросил меня старший.

Рассказал все, как было.

— А сейчас здесь — при обозе 2-й штабной роты танковой дивизии СС «Великая Германия»… Остался один. Ищу связь с Центром.

— Ну что ж, — как бы подводя итоги, сказал старший. — Проверим тебя на деле.

— Продаст — десять граммов свинца заработает. Под землей найдем! — заметил незнакомец со шрамом.

Старший снова оглядел меня с ног до головы, подумал, затем вышел из комнаты и вскоре вернулся с хозяином-румыном, который, поклонившись мне, поставил на стол глиняный кувшин с вином и пять кружек и тут же вышел, осторожно прикрыв за собой дверь.