Ефрем Филофейский - Моя жизнь со Старцем Иосифом

— Чем ты занимался в миру?

— Да я и сам не знаю, чем занимался. Старался что-то делать, исполнял все свои обязанности. В молодости познакомился с одним старчиком, отцом Илией. Он меня спас. Он меня приучил к четкам, приучил служить по ним все службы, вечерню, повечерие, где бы я ни был, в поле или дома. Он был беженцем из России, жил там в одном монастыре, этот монастырь разрушили, а монахов убили.

— Он имел умную молитву?

— Я не знаю, имел ли он умную молитву, но днем и ночью он творил про себя Иисусову молитву. И еще мне рассказывал старец Илия, как, будучи в монастыре, он извещал своего игумена о том, что кто-то к нему идет, за два часа до прихода гостей: „Старче, к Вам идут по такому-то делу“. Игумен говорил: „Откуда ты знаешь?“ „Да вот, Старче, я их как будто вижу. Один — русый, а другой — черноволосый. Я их как будто вижу издалека“.

— Он тебя спас, — сказал Старец. — И та молитва, которую ты творил, спасла тебя.

— Я, Старче, пришел повидать вас и старца Арсения. Побуду немного с вами, затем поеду в Афины, а оттуда — на Эгину.

— Никуда ты не поедешь, — сказал Старец Иосиф.

— Нет, Старче, я останусь дней на двадцать, ну, на месяц, а затем поеду в Афины.

— Ладно-ладно, посмотрим.

В первую ночь Старец дал мне поспать. На вторую ночь, когда мы проснулись, Старец сказал, чтобы меня испытать:

— Мы здесь живем очень сурово. Не думаю, что ты так сможешь.

— Я попробую, Старче.

— Твой дядя делает три тысячи поклонов каждую ночь. Ты так сможешь?

— Попробую, Старче.

— Отец Арсений, забирай его, и ступайте делать каждый по три тысячи поклонов. Посмотрим, сколько поклонов он сделает.

Начали мы делать поклоны. Отец Арсений закончил первым. Мне оставалось еще пятьдесят поклонов. Я их закончил и меня снова позвал Старец. Пришел я к нему мокрый от пота, хоть выжимай.

— Ну как тебе, Харалампий? Выдержишь?

— Так будет и дальше?

— А что такое? — поинтересовался Старец.

— Я помру, если так будет каждую ночь.

Позже Старец мне сказал:

— Я тебя испытывал. Ты не будешь делать по три тысячи поклонов, но будешь делать шестьсот каждую ночь.

Так я два-три года делал по шестьсот поклонов. И это не казалось мне чем-то особенным.

Первые ночи в общине Старца Иосифа диавол проявлял такое бешенство по отношению ко мне, что не давал ни уснуть, ни молиться. Я ложился спать — а передо мной диавол тут как тут. То как собака, то как человек, то как лев. Я от страха поднимался и молился. На следующий день после бессонной ночи я не мог толком ничего делать, не мог молиться.

Когда Старец спросил, как у меня дела, я ему рассказал, что происходит.

— И что ты делал? — спросил Старец. — Может быть, ты из-за страха поднимался и молился?

— Да, Старче.

— Так он тебе не давал спать, и теперь ты не можешь работать и молиться. Если он подступает с одной стороны, ты перевернись на другой бок. Перекрестись, повернись на другой бок, и он уйдет. Не обращай на него внимания. Ты научишься с ним воевать и затем даже замечать его перестанешь.

Так и произошло в действительности. После второй ночи Старец начал постепенно наставлять меня. Через неделю я обрел такое утешение, что все вокруг меня благоухало, куда бы я ни пошел.

Прошла неделя после моего прихода, и Старец сказал мне:

— Ступай туда, на ту горку, там стоит одна чудесная каливка. Когда ты туда вскарабкаешься, сразу ее увидишь. Тебе там будет очень хорошо.

Я подумал, что там какой-то ухоженный домик. Но что же я увидел, когда пришел? Одной стеной служила скала, дверь из досок, внутри делаешь только два шага и головой бьешься о скалу. Старая деревянная кровать, одеяло и подушка, набитая соломой. Слева и справа — земля, а в стенах — множество дыр, в которые могли заползать змеи. Стал я себе говорить: „И это Старец назвал „прекрасной каливкой“? Ничего себе „прекрасная“! Разве это вообще жилье?“ Так я подумал пять-шесть раз. Затем — давай молиться шесть часов непрестанно. Наконец начался плач, целый час я проплакал. Я умолял Бога и благодарил Бога. Я умолял его простить самого последнего человека. А ведь до этого я думал, что занимаюсь чем-то важным в миру. В какой прелести был я, считая так и бегая туда-сюда. А теперь днем и ночью я воюю и не могу привести себя в порядок. Я благодарил Бога за то, что Он привел меня сюда. И после этого со мной произошло некое изменение. Вот это да! Я глядел на келлию, и мне не хотелось оттуда уходить! Такой прекрасной она мне казалась. Вечером я смотрел на небо, на море и не мог удержать слез.

Утром Старец пригласил меня к себе в келлию.

— Ну, как там у тебя?

— Хорошо, Старче, очень хорошо! Сначала, лишь только я увидел эту каливку, с землей и дырками в стенах, я несколько раз сказал: „Что мне Старец говорит „прекрасная“? Разве это жилище? Сюда змеи заползают“. Но затем я начал молиться. Боже мой! Некое утешение, некий невыразимый мир, радость и слезы. Я начал молиться обо всех своих врагах. В конце концов мне не захотелось оттуда уходить. Как ты мне сказал, так и получилось.

— Дитя мое, — стал говорить Старец, — вот это и есть монашество. Когда приходит Бог в твою душу, все вокруг хорошо, все прекрасно! А когда нет Бога, все вокруг не так, все криво.

Через восемь или десять дней моей жизни там я снял мирскую одежду и надел иноческую.

На девятый день у Старца в скиту был престольный праздник святой праведной Анны. Мы пошли на праздничную службу. Когда мы зашли в церковь и я услышал песнопения, мне показалось, что они нисходят с Неба. Мне не доводилось слышать в миру таких песнопений. У нас были певцы в миру, но то, что я слышал здесь, было несравненно прекраснее. Вернувшись, я сказал Старцу:

— Если я не научусь петь, то все, уйду отсюда. Если я не научусь петь, для меня свет будет не мил, не смогу я стать монахом. Я должен петь!

Так сказал я ему по гордости. В миру я петь не научился.

— Я тебя научу петь, — успокоил меня Старец. — Не волнуйся.

Каждую ночь четыре часа я тянул четку, а затем изучал пение.

Через месяц я сказал:

— Я получил огонь от молитвы, теперь мне не нужно ничего, даже пения».

* * *

Итак, остался Харалампий с нашим Старцем, а тот начал его испытывать. Начал он его звать так: «Эй, ты, иди сюда!» Харалампий сначала говорил себе: «Что это за обращение такое! У меня что, имени нет?! Я работал с мирскими в администрации области и никогда не слышал, чтобы так обращались. Всегда на „вы“ все было. „Как поживаете, господин Галанопулос? Благодарю вас. Прошу вас“. А здесь я ни одного раза не услышал ни „спасибо“ ни „пожалуйста“. Странные люди здесь живут».

Но от Старца ничто не могло сокрыться. Пригласил он его к себе и открыл все его состояние.

— Значит, в миру ты был подвижником, да? Постился, молился по ночам, подвизался, был умным, трудолюбивым, честным…