Ефрем Филофейский - Моя жизнь со Старцем Иосифом

Он молился своими собственными словами, как мог и как знал, подвигая святое благоутробие Божие к милости и любви.

* * *

Для умной молитвы у Старца было особое сиденье. Оно было похоже на стул, только ниже и с высокими подлокотниками, чтобы меньше уставать. Он садился, склонял голову, сводил ум в сердце на целые часы и там творил молитву в трезвении, в созерцании Бога.

Бдение его всегда было очень плодотворно. Шесть или семь часов ум его непрестанно пребывал в сердце. Он не позволял уму выйти оттуда, по крайней мере, с девяти вечера до трех ночи. У него были часы, которые били каждый час. Он становился мокрым от пота. Иногда молитва длилась восемь часов без перерыва. Таков был труд с Именем Христовым. Таково было возделывание сердца благодатью Божией. Отсюда, и прежде всего от любви и рачения к Богу, происходил плач.

Эта безмолвная молитва, духовная, внутренняя, очищающая сердце и проясняющая ум, дает сердцу и уму способность к восприятию молитвенной благодати и Небесного богословия. «Если кто хорошо молится, — говорит „Добротолюбие“, — тот богослов. Если кто богослов — тот хорошо молится». [121] Ср.: «Если ты богослов, будешь молиться истинно, и если ты истинно молишься, ты богослов» (Прп. Нил Синайский. Главы о молитве. Гл. 61). Следовательно, богословие Святого Духа проистекает от чистой молитвы, основание которой — умная молитва, а помощник — аскетическая жизнь.

* * *

А когда временами у Старца бывало рассеяние и не происходило посещения Божия, он продолжал его добиваться. Он начинал петь скорбные тропарики, например «Хотех слезами омыти моих прегрешений рукописание, Господи, и прочее живота моего покаянием благоугодити Тебе», [122] Октоих, глас 4, в неделю вечера стихиры покаянны на стиховне, стихира 1. а затем говорил: «Боже мой, дай мне слезы, чтобы я очистил согрешения, которые записаны в моем приговоре». И говоря это, Старец приходил в сокрушение.

А иногда он пел тропари из чина пострига в великую схиму, например «Объятия Отча», или из последования погребения. Так он воевал с рассеянием и давал себе передышку в молитве. А затем вновь принимался за молитву, ибо «желающий спастись предпринимает хитрости [123] Здесь слово «хитрость» употребляется в том значении, какое оно имеет в церковно-славянском языке — искусство, мастерство. и изыскивает способы», чтобы помочь душе своей в поиске Бога.

Еще одним приемом, которым пользовался Старец, когда молитва не шла, было размышление о смерти, о Кресте Христовом, о вечной муке, о Страшном Суде. Тогда он говорил себе: «Каким будет пришествие Христово, как придут ангелы, как воскреснут мертвые, как их поднимут облака? Меня облако не поднимет, поднимет моего ближнего, поднимет такого-то подвижника, поднимет отца Арсения, а меня не поднимет». И сидел и плакал о том, что он останется внизу и что все пойдут направо, а он с грешниками пойдет в ад и его увлечет за собой огненная река. Сидел и плакал, размышляя об этом и вникая во все это, и так приобретал пользу. Если он не находил пользы от Иисусовой молитвы, то находил от созерцания. Таким образом, Старец тем или иным способом проводил время с пользой.

А затем он обращал ум свой к раю, к наслаждению праведников, к вечным благам. И благодарил благого Спасителя и благодетеля Бога. Еще Старец молился обо всем мире, ибо имел очень большую любовь к людям. Затем приводил себе на память других подвижников и старался, преодолев препятствия, прикоснуться к благодати Божией. Так Старец придавал еще один оттенок своей молитве, задавал ей еще и такой тон. Его ум немного отдыхал, и затем — только он и Бог знают как — он продолжал бдение.

* * *

Но Старец Иосиф не тратил много времени на такие размышления, ибо как только собирался его ум, он оставлял размышление и вновь обращался внутрь. Избежав подводных камней, вновь начинал с основания, с молитвы внутри сердца.

Если сердце успокоится, то человек спокойно восходит на высоту. Начинает, например, вспоминать свои грехи, думая: «Сколько же у меня грехов!» Это воспоминание сокрушает сердце, и потому с большим смирением и вниманием подвижник начинает молитву: «Господи Иисусе Христе, помилуй мя!» С умом, сосредоточенным внутри, ибо вся суть состоит в том, чтобы держать молитву нерассеянно.

Это самый благословенный час, когда человек может получить прощение от Бога. Ибо такая молитва — это словно бы кто крушил большим молотом гранит. Раз, другой, третий — и наступает момент, когда гранит разбивается. Это как если бы кто крепко обхватил ноги Христовы и, не отпуская Его, плакал: «Помилуй мя!» Не так, как мы это делаем во время псалмопения, когда воспеваем Ему гимны и песни, чтобы получить у Него прощение, открываем Ему расположение нашего сердца, чтобы Он нас помиловал. Псалмопение ведь имеет в себе слова Божии о милости, о прощении, говорит нам о любви Божией, о догматах, о богословии. И каждый тропарь — это словно мы стали бы перед Царем и пели какой-нибудь гимн, и Царю это нравилось бы, после чего мы принесли бы нашу просьбу и Царь ее рассмотрел и сказал, исполнит Он ее или нет. Иисусова же молитва — это как мольба хананеянки, которая настойчиво просила Христа помиловать ее.

* * *

Перед бдением Старец закрывал в своей каливе дверь, которая одновременно была и окном, и внутри становилось совсем темно. Даже воздух почти не проникал туда, а он, закрывшись, оставался там часами. Он входил туда с заходом солнца и не выходил до глубокой ночи. Он брал свои четочки и совершал по ним службу, но делал больше, чем требует устав, откладывая себе про запас. Затем совершал свое правило и поклоны — то, что монах обязан исполнять. Но основные силы, так сказать «сливки» ума, он отдавал исключительно Иисусовой молитве. Имени Христову, непосредственному соприкосновению с Богом. И уже затем исполнял уставную часть, чтобы отдать и этот долг.

* * *

Каждый вечер на бдении Старец совершал проверку своей совести. Об этом он рассказывал нам так:

— Дитя мое, знаешь, как я поступаю?

— Как, отче?

— Я сижу и подвожу «баланс» каждого дня.

— Что за «баланс», Старче?

— Вот я сижу и с молитвой испытываю себя и проверяю, что я сделал нехорошо? Какая страсть еще сильна во мне? На что мне надо обратить внимание? Ага, на нерадение. Ага, на то, что не слежу за языком. На то, на другое. И сразу занимаю боевую позицию, чтобы исправиться. А на следующий день смотрю, что у меня получилось. И совесть, словно стрелка, это показывает. Как стрелка термометра показывает температуру, сколько сейчас градусов, жарко сейчас или холодно, так и стрелка совести показывает, как мы проводим жизнь.

Так Старец каждый день полагал начало и исправлял себя. Всю жизнь он не делал ничего иного, кроме как испытывал свою совесть, советовался с ней и оказывал ей послушание. Таким образом он мало-помалу совершенно избавился от страстей и достиг того, что совесть не обвиняла его больше ни в чем. Отсюда — дерзновение в молитве, отсюда — уверенность в рае.