Дмитрий Петров-Бирюк - История моей юности

На вокзале, дожидаясь поезда, дядя сидел в ресторане; я спрятался на перроне.

Когда подошел поезд, я проследил за тем, в какой вагон сел дядя Никодим. И, переждав некоторое время, нырнул вслед за ним. Кондуктор, стоявший у вагона, даже не спросил у меня билета. В вагоне мне удалось залезть на самую верхнюю полку, куда обычно пассажиры ставят багаж.

До самого Киева никто меня не беспокоил.

В Киеве дядя со своими товарищами вышел из вагона. Сдав в камеру хранения багаж, казаки поехали куда-то на трамвае, наверное, осматривать город.

Я вскочил во второй трамвайный вагон.

Объехав город, казаки вернулись на вокзал и забрали из камеры хранения свой багаж. В переполненном солдатами зале ожидания они сели за стол, стали развязывать мешки. На столе появились яйца, курятина, сало, пирожки… У меня потекли слюнки. Никогда в жизни я не хотел так есть, как сейчас, свой запас я уже давно истребил. Я решил, что теперь уже можно показаться дяде.

Когда я предстал перед дядей, он от изумления даже откинулся на спинку дивана.

— Ты? — воскликнул он, пораженный. — Откуда? Как ты попал сюда?..

— Есть хочу, дядя, — вместо ответа сказал я.

— Садись! — подвинулся он на скамье, давая мне место.

Утолив голод, я рассказал, дяде, каким образом я попал сюда. Слушая меня, казаки качали головами, посмеивались.

— Удалец, нечего сказать, — заметил фельдшер Беликов.

— Ты что же это, в самом деле, что ли, хочешь попасть на фронт? — спросил дядя.

— Очень, — кивнул я. — Возьми меня с собой.

— А что ты будешь делать на фронте?

— Воевать, — храбро сказал я.

Казаки расхохотались.

— Вояка, — покачал головой дядя. — Ты думаешь, что это все так просто…

— Я все понимаю, — твердо заявил я. — Я не маленький. Мне уже скоро четырнадцать лет.

— Вот это дела, — усмехнулся дядя. — Но ты подумай, что я с тобой буду делать?.. Я и сам не знаю еще, что меня ожидает, а тут с тобой надо нянчиться…

— А тебе нечего со мной нянчиться, — возразил я. — Я сам по себе устроюсь… Мне б только добраться до фронта.

— Давай возьмем его, Никодим Митрич, — сказал фельдшер, — Я поговорю с военным врачом, мы заберем его в свой околоток. Будет у нас заместо санитара.

Вот так сказанул фельдшер! Разве я за этим с такими трудностями пробираюсь на фронт? Чудак! Я хочу совершить подвиг!

— Ну, ладно, поедем, — сказал дядя. — Там посмотрим, что с тобой делать, куда определить. Только так нельзя. Отец, наверно, беспокоится… Надо ему телеграмму послать, что ты со мной.

И он послал отцу телеграмму.

Дальнейший свой путь я продолжал уже вместе с дядей. 30-й полк находился где-то в Румынии. Из Киева мы поехали в сторону Бессарабии. Железнодорожные пути были забиты эшелонами с солдатами и военными грузами. Ехали мы медленно.

Мне страшно надоело ехать, так надоело, что я уже и передумал продолжать свой путь на фронт. Я затосковал по станице, по ребятам, своим друзьям. Я был бы уже не прочь возвратиться домой. Но мне стыдно сознаться в этом дяде. Вот если б он сам сейчас предложил мне вернуться. Но он молчал… А я уже начал придумывать, как бы так сделать, чтобы мне вернуться, не вызвав насмешек дяди и казаков…

И вот на станции Раздельной, под Одессой, нам надо было сделать пересадку на другой поезд.

В то время, когда наш поезд подходил к станции, у платформы стоял встречный, готовый вот-вот двинуться на Киев.

Замедляя ход, поезд остановился у перрона. Мои спутники стали выгружаться из вагона. Поезд, направлявшийся на Киев, дрогнул, загремел буферами и медленно двинулся. Я сообразил, что более удобного случая вернуться домой мне не представится. Отстав от дяди, я вскочил на подножку вагона и поехал обратно. Оглянувшись на дядю и казаков, я убедился, что они не заметили еще моей проделки.

…Погоны на моих плечах совершали чудо. Они позволяли мне без всяких документов и билетов входить в любой вагон. Я ехал домой беспрепятственно.

Пошли четвертые сутки, как я расстался с дядей. Еще каких-нибудь часов восемь-десять езды, и я буду на своей станции, от которой до нашей станицы всего семь верст. Всего десять часов езды!.. Это не так много. Не много, но я изнемогал. С того момента, как уехал от дяди, я крошки хлеба не съел. От голода я обессилел, вялый, аппатичный, лежал на полке. Вагон, в котором я ехал, был переполнен солдатами. Они ели, пили чай, смеялись, шутили. Никто из них и не подозревал, что вот этот лежащий на полке мальчишка четвертые сутки ничего в рот не брал…

Был уже вечер, когда я приехал на свою станцию. Я тотчас же отправился в станицу.

Но я напрасно надеялся на свои силы. Хотя от станции до станицы нашей и близко, но шел я до нее очень долго и так ослаб, что едва передвигал ноги.

Часам к десяти я наконец с великим трудом добрался до своего дома. Рванув дверь, я крикнул во все горло:

— Давайте скорее есть!

В глазах у меня потемнело, все в комнате закувыркалось. Я упал на пол и потерял сознание.

Когда я открыл глаза, то, к своему удивлению, увидел наклонившуюся надо мной встревоженную сестру.

— Маша! — крикнул я.

— Ну, слава богу, — сказала она. — Пришел в себя. Ты, Саша, голодный?.. Попей-ка молочка горячего…

Я с наслаждением выпил сразу два стакана.

— Когда ты приехала, Маша? — спросил я.

— Вчера приехала с детьми проведать вас, — сказала она. — А ты, видишь, воевать ушел, — улыбнулась она.

Я покраснел.

Ко мне подошел отец.

— Ну как, Сашурка, — спросил он. — Навоевался?

Я промолчал. Мне было стыдно. Но зато как хорошо оказаться дома, в кругу своих родных.

Скоро мне исполнится шестнадцать лет. Я окончил училище, и надо уже выбирать какую-то профессию.

…Наступила осень. Казаки заканчивали сельскохозяйственные работы. В станице начались запои, смотрины, девишники [8] Девишники, запои — предсвадебные обряды. . Веселое пришло время.

У меня появились новые друзья: Миша Ермаков и Ваня Королев. Были они значительно старше меня, им было уже лет по двадцать. Но это не мешало нашей дружбе.

Они славились как отчаянные танцоры, а Ваня Королев к тому же был и неплохим гармонистом.

Когда я с ними познакомился, я плохо танцевал, но мои друзья быстро научили меля этому несложному делу.

Девушки нас приглашали на девишники и запои, а иной раз даже и на свадьбы.

С Никодимом Бирюковым я уже не дружил. Он ушел из духовного училища и теперь с ватагой таких же озорников, как и сам, дебоширил вечерами на улицах, хулиганил, избивал парней, а порой и девушек. Его стали бояться, как огня.

Но меня Никодим не трогал, хотя часто встречал на улицах одного или в обществе девушек. Видимо, не делал он этого, помня нашу детскую дружбу.