Дмитрий Петров-Бирюк - История моей юности

Все пошло хорошо: приговор станичного сбора был утвержден войсковым наказным атаманом и отец стал равноправным казаком станицы.

Когда у Юриных подросли сыновья, они уже больше брали подрядов на покраску и отделку церквей, школ и других государственных учреждений. Работников у них не хватало, и они приглашали моего отца. Отец охотно принимал такие предложения и уезжал от нас на все лето, возвращаясь домой уже поздней осенью с хорошим заработком.

На руках у матери оставался весь дом, все хозяйство и мы, дети. Мама была хорошая хозяйка, все у нее было в образцовом порядке — она выращивала овощи, ухаживала за свиньями, коровой и птицей…

— Теперь, как умерла мать, все пойдет прахом, — говорили соседки при мне.

Тогда я не понял этой фразы. Но она глубоко запала мне в душу…

Отец сильно тосковал по матери. Он опустился, стал неряшлив, редко брился.

Первые дни после смерти матери он еще старался кое-как помогать Маше, вставал на рассвете, выгонял корову на пастбище, кормил свиней, кур. А потом перестал. О работе и говорить нечего — он ее совсем забросил.

Часто он ходил взад-вперед по двору и рассуждал сам с собой.

— Ну что теперь делать? — разводил он руками. — Что делать? Эхо-хо!..

При матери он пил редко: побаивался, наверное, ее. А теперь стал запивать. Уходя из дому, где-то пропадал, возвращался пьяный, буянил. Метался по комнатам, ругался, сквернословил, требовал от нас, чтобы мы приносили водку. Мы с Машей уходили из дому, оставляя его одного.

Проспавшись, чувствуя свою вину, отец бывал с нами нежен, ласков.

— Дети, — говорил он нам, — вы уж того… Простите меня… не выдержал… Тяжело ведь мне, сами понимаете…

Однажды отец пришел домой с каким-то свертком. Был он немного пьян. Я со страхом смотрел на него, ожидая, что вот он сейчас начнет скандалить, требовать водки. Но отец был настроен миролюбиво.

— Голодные, небось, а? — спросил он у нас.

— Да нет, папа, — сказала Маша. — Я варила картошку…

— На-те вот, ешьте, — бросил он сверток на стол. — Бабка Софья прислала вам гостинец…

Бабка Софья была нашей дальней родственницей. Сердобольная старушка жалела нас, сирот, и иногда присылала нам что-нибудь лакомое.

Маша стала развертывать сверток. Я с нетерпением ждал, стараясь угадать, что могло в нем быть — пирожки с калиной или пампушки с маком?.. Но когда сестра развернула сверток, к нашему немалому изумлению и огорчению, в нем оказалась старая, драная калоша.

— Что это? — глядя на калошу, привскочил отец со стула. — Как она сюда попала? — Он посмотрел на меня, потом на Машу с таким видом, как будто мы всунули калошу в сверток. — А-а, мерзавец! — вдруг завопил он, багровея от гнева. — Это все проклятый Кудряш!.. Он, чертов сын!.. Я заходил к бабке Софье, она завернула вам пампушек… От нее я пошел было домой, да встретился Кудряш с компанией… Затащили меня выпить с ними… Когда выпивали, я видел, как Кудряш что-то возился с моим узелком. Да разве я мог подумать такое?.. Подлец!.. Над кем смеешься?.. Кому обиду наносишь?.. Сиротам. Я вот покажу, как над сиротами шутить!..

Он рванулся к двери, намереваясь, видимо, расправиться с шутником, но в это мгновение дверь широко распахнулась и в комнату с корзиной в руках впорхнула маленькая женщина.

— Здравствуйте! — тоненьким голоском весело пропела она. — Вот и я.

Не остывший еще от гнева отец, хмурый и злой, стоял перед ней со сжатыми кулаками.

— А кто это ты? — сурово спросил он ее. — Что за птица?.. Чего надо?..

Такой прием не смутил вошедшую. Она оглядела нас всех, улыбнулась и поставила корзину на пол. Не спеша скинула с себя светлую жакетку, повесила ее на вешалку. Затем, повернувшись к отцу, с любопытством наблюдавшему за ней, спросила:

— Уж не вы ли будете хозяином, а?

— Я, а что?

— Неласковый вы человек, — укоризненно покачала головой маленькая женщина. — А я вас представляла немножко другим… Мне почему-то казалось, что вы огромного роста, с длинной бородой, лохматый… Ну, одним словом, как и все художники.

— Художник, — засмеялся отец. — Какой я художник, я простой маляр.

— Вот именно, — кивнула женщина. — Вы, оказывается, простой человек, и в вас ничего нет интересного… Впрочем, неважно. Сколько вам лет?

— А вам для чего это? — несколько сбитый с толку ее бесцеремонным вопросом, спросил отец.

— Ну как же?.. Надо.

— Сорок два.

— А мне тридцать пять, — сказала неожиданная наша гостья. — Здравствуйте! — протянула она руку отцу.

Тот нерешительно пожал ее.

— Здравствуйте, детки! — обернула к нам свое маленькое, с морщинками у глаз, улыбающееся лицо женщина. И, так как я стоял ближе к ней, чем Маша, она схватила меня и чмокнула в губы. Я не успел даже увернуться. Я брезгливо плюнул и старательно вытер губы рукавом рубахи, потому что терпеть не мог всяких нежностей. С изумлением смотрели мы на эту вертлявую, визгливую женщину.

— А все-таки, кто вы? — спросил отец.

— Я Людмила Андреевна, — сказала женщина таким тоном, словно она сообщала нам что-то невероятное, отчего мы должны были пасть перед ней ниц. — Хозяйствовать к вам приехала.

— А-а, — протянул отец, — вон оно в чем дело… Хозяйствовать?.. А кто же вас просил к нам в хозяйки, а?

— Гм… — обиженно поджала сухие, тонкие губы Людмила. — Кто просил… Да вы же и просили. Матушка Христофора прислала меня по вашей просьбе…

— Фьють! — озорно свистнул отец. — Матушка Христофора?.. Какая заботливая-то… Ну, что же, раз она прислала, то милости просим. Пожалуйста! — шутовски протянул отец руку к столу, на котором все еще лежала рваная калоша.

Не знаю, почувствовала ли Людмила иронию в словах отца или нет, но приглашение его она восприняла церемонно. Величественно кивнув головой, она прошла к столу.

— Что это такое? — уставилась она с изумлением на калошу.

— Калоша, — пояснил отец.

— А почему она на столе?

— Кушаем.

Я захихикал. Маша толкнула меня в спину:

— Замолчи!

— А, бросьте глупости говорить! — отмахнулась Людмила и повелительным тоном сказала: — Пойдите уплатите подводчику.

— А сколько? — с беспокойством спросил отец.

— Рубль.

— У меня… — стал рыться у себя в карманах отец. — У меня мелких денег сейчас нет…

Я снова чуть не захохотал. У отца вообще никаких денег в кармане не было, я в этом не сомневался.

Маленькая женщина презрительно усмехнулась и, вынув из своего кошелька рубль, подала отцу.

— Уплатите. Потом мне отдадите.

Отец кашлянул и промолчал. Выходя расплачиваться с подводчиком, он пробормотал:

— Занятная дамочка… Городская, образованная…

Время было неспокойное. К отцу приходили взволнованные соседи и рассказывали о жарких битвах в Маньчжурии, куда все время посылались казачьи полки.