Андре Агасси - Откровенно. Автобиография

С этим чеком, все еще спрятанным в кармане джинсов, два дня спустя сижу в отцовской гостиной и занимаюсь прикладной психологией.

— Пап, — спрашиваю я. — Как ты думаешь, сколько я заработаю в следующем году?

— Миллионы, разумеется! — смеется отец.

— Хорошо, — отвечаю я. — В таком случае ты наверняка не будешь возражать, если я куплю машину.

Отец хмурится. Шах и мат.

Я знаю, какую машину хочу. Белый «корвет» с полным фаршем. Отец настаивает: они с мамой отправятся в автосалон вместе со мной и убедятся, что продавец меня не надувает. Не могу отказаться. Отец — мой квартирный хозяин и одновременно надсмотрщик. Теперь я редко живу под крышей академии Боллетьери, гораздо чаще обитаю у родителей, а значит, под отцовским контролем. Я путешествую по всему миру, зарабатываю неплохие деньги, понемногу обретаю славу, и все-таки приходится спрашивать у отца разрешения на каждый шаг. Да, это неправильно — но, черт возьми, вся моя жизнь неправильна. Мне всего семнадцать, я не готов жить один, с трудом выношу одиночество даже на теннисном корте. И все-таки я недавно был в Рио и держал в одной руке чек на девяносто тысяч долларов, другой обнимая девушку в стрингах. Я — подросток, который видел слишком много, мужчина-ребенок без собственного счета в банке.

В автомобильном салоне отец бродит туда-сюда вместе с продавцом, их торг все больше становится похожим на ссору. Почему я не удивлен? Всякий раз, когда отец выдвигает новое предложение, продавец отправляется к менеджеру за консультацией. Отец сжимает и разжимает кулаки.

В конечном счете они договариваются о цене. Еще чуть-чуть — и я стану владельцем автомобиля своей мечты. Отец надевает очки, в последний раз проглядывает документы, ведя пальцем по строчкам с цифрами…

— Постойте, что это такое? За что еще пятьдесят баксов?

— Это доплата за оформление документов, — объясняет продавец.

— Эти чертовы бумажки не мне нужны, а вам, вот и платите за них из своего кармана!

Продавца не заботит тон, с которым говорит отец. Но оскорбительные слова уже произнесены. Отец смотрит на продавца так же, как когда-то смотрел на водителя грузовика перед тем, как сбить его с ног. Один лишь вид всех этих машин привел его в прежний дорожный раж.

— Пап, машина стоит тридцать семь тысяч, а ты поднимаешь шум из-за какого-то полтинника!

— Они пытаются надуть тебя, Андре! И меня! Весь мир пытается меня надуть!

Он выскакивает из офиса продавца в главный демонстрационный зал, где за своими компьютерами сидят менеджеры. Он кричит им:

— Думаете, вам тут ничего не грозит? Думаете, вы в безопасности за своим прилавком? Может, осмелитесь выйти сюда, ко мне?

Он сжимает кулаки — готов подраться с пятью мужчинами сразу.

Мама обнимает меня за плечи, предлагает выйти и подождать снаружи. Это — лучшее, что мы можем сделать, считает она.

Мы стоим на тротуаре и видим сквозь огромную витрину автосалона, как отец продолжает изливать свой гнев. Он машет руками и стучит кулаком по столу. Все это похоже на ужасное немое кино. Я напуган и в то же время слегка завидую. Мне бы хотелось обладать хотя бы частицей отцовской ярости. Было бы здорово иметь ее в своем распоряжении во время трудных матчей. Интересно, многого ли я смогу добиться в теннисе, если научусь вот так аккумулировать свой гнев, направляя его на противоположную сторону площадки? Увы, весь свой гнев я направляю исключительно на себя.

— Мам, — спрашиваю я, — как ты все это терпишь столько лет?

— Сама не знаю, — отвечает она. — При всем при том он пока еще не попал в тюрьму и его никто не убил. Нам везет. Будем надеяться, что и сейчас этого снова не случится и все успокоится.

Помимо ярости моего отца, мне бы хотелось иметь хоть частицу материнского терпения.

Мы с Фили возвращаемся в автосалон на следующий день. Продавец, вручая ключи от новенького «корвета», смотрит на меня с жалостью. Он замечает, что я совсем не похож на отца, и хотя в его глазах это, безусловно, комплимент, я чувствую себя несколько обиженным.

По пути домой радость от обладания «корветом» выветривается. Я объясняю Фили, что отныне наши дела пойдут по-другому. Перестраиваясь из ряда в ряд, до упора выжимая педаль газа, говорю:

— Дальше ждать невозможно. Я должен сам распоряжаться своими деньгами. А заодно — и своей дурацкой жизнью.

ДОЛГИЕ МАТЧИ выжимают из меня все силы. А поскольку моя подача оставляет желать лучшего, таких матчей большинство. Не получается зарабатывать легкие очки на собственной подаче, так что с соперниками приходится биться все двенадцать раундов. Мое умение играть растет, а вот тело, напротив, начинает сдавать. Я тощий, даже хрупкий, мои ноги быстро устают, начинают сдавать нервы. Объясняю Нику, что моя физическая форма не позволяет тягаться с лучшими игроками планеты. Тот соглашается: ноги — это все.

Я нахожу в Вегасе тренера — отставного армейского полковника по имени Ленни. Крепкий, как мешок из рогожи, он ругается, как матрос, и хромает, как пират. Походку свою он получил на память о какой-то из давних войн, о чем не любит вспоминать. После часа занятий с Ленни я мечтаю, чтобы меня кто-нибудь пристрелил. Мой наставник ловит кайф, гоняя меня и попутно осыпая отборными ругательствами.

В декабре 1987-го на нашу пустыню неожиданно обрушились холода. Уличные зазывалы надели шапки Санта-Клаусов. Пальмы в гирляндах. Проститутки на Стрипе вышли на работу в сережках с рождественским орнаментом. А я признался Перри, что жду этого нового года с нетерпением: я почувствовал в себе силы, начал постигать теннис.

Выигрываю свой первый турнир 1988 года в Мемфисе. Мяч кажется живым, когда он отлетает от ракетки. Мой удар справа становится все сокрушительнее — бью, будто простреливая соперников. Все они смотрят на меня удивленно, в глазах читается вопрос: «Черт возьми, откуда это взялось?»

Нечто новое вижу и на лицах болельщиков. Их взгляды, просьбы об автографах и приветственные крики вызывают неловкость, но в то же время и тайную радость, как будто сбылось мое заветное желание, запрятанное так далеко, что и сам я не подозревал о его существовании. Я стесняюсь, но внимание подкупает. Меня раздражает, когда фанаты начинают одеваться, как я, но в то же время балдею от этого.

Одеваться, как я в 1988 году, означает носить джинсовые шорты. Это — мой отличительный знак, мой автограф. О них упоминается в каждой статье обо мне. Как ни странно, я не выбирал их — напротив, они выбрали меня. Это произошло в 1987 году в Портленде. Я участвовал в международном турнире, организованном компанией Nike, и представитель фирмы пригласил меня в свой номер люкс, чтобы показать последние модели спортивной одежды. Там уже был Макинрой, который, конечно, получил право первого выбора. Рассматривая вещь за вещью, он взял в руки пару джинсовых шортов и недоуменно спросил: