Андре Агасси - Откровенно. Автобиография

Но это происходит.

И вот, вместо того чтобы думать о победе, я начинаю искать способ уйти от поражения. Та же ошибка, что в матче с Гомесом, — и с тем же результатом. После матча я заявляю репортерам: Пит совершил настоящее разбойное нападение в лучших нью-йоркских традициях. Метафора вышла не очень удачной. Да, меня ограбили, забрав нечто, принадлежавшее мне по праву. Но мне не на кого писать заявление в полицию и нет надежд на правосудие: все обвинения падут на голову жертвы.

НЕСКОЛЬКО ЧАСОВ СПУСТЯ я резко открыл глаза. Я лежу в постели в своем номере. Это был лишь сон?! На какое-то счастливое мгновение я подумал, что всего лишь задремал на холме, где дует теплый ветер, а Фили и Ник посмеиваются над неуклюжей игрой Пита Сампраса. Мне приснилось, что именно Пит, а не кто-то другой разгромил меня в финале турнира Большого шлема?

Но нет, это был не сон. Я вижу, как в комнате понемногу становится светлее, в то время как мои разум и чувства погружаются во тьму.

МЫ ВСТРЕЧАЕМСЯ С ВЕНДИ с тех пор, как увидели друг друга на съемках рекламы «Имидж — все!». Она путешествует со мной, заботится обо мне. Мы прекрасная пара: мы выросли вместе и надеемся, что можем взрослеть вместе и дальше. У нас одинаковые вкусы. Мы любим друг друга до умопомрачения, хотя, по взаимному согласию, наши отношения остаются «открытыми» — это словечко Венди. Она говорит, что мы слишком юны, наша жизнь слишком беспорядочна. Она еще плохо знает себя. Венди выросла в мормонской вере, но, повзрослев, разочаровалась в догматах этого учения. Она поступила в колледж, но вскоре решила, что он ей совсем не подходит. Пока она не разберется в себе, считает Венди, она не может полностью посвятить себя мне.

В 1991 году в Атланте мы с Венди и Джилом отмечаем мой 21-й день рождения. Мы сидим в районе Бакхед, в обшарпанном баре, где бильярдные столы прожжены сигаретами, а пиво подают в пластиковых кружках. Мы хохочем, пьем, и даже Джил, обычно не позволяющий себе алкоголя, сегодня навеселе. Чтобы сохранить воспоминания об этой вечеринке для потомства, Венди принесла с собой камеру. Передав ее мне, просит снять, как она кидает мячи в корзины на аттракционе.

— Учись! — говорит она.

Я снимаю ее, бросающую мячи, секунды три, затем начинаю медленно перемещать объектив, снимая наиболее выдающиеся части ее тела.

— Андре, — возмущается Венди, — прекрати снимать мою задницу!

В бар вваливается громко галдящая толпа. Парни примерно моих лет, если не младше, похожи на игроков местной футбольной или регбийной команды. Отпустив несколько грубых замечаний в мой адрес, они переключают свое внимание на Венди. Они пьяны и грубо пытаются унизить меня в ее глазах. Я вспоминаю Настасе, пытавшемся сделать то же самое четырнадцать лет назад.

Регбисты шлепают стопку монет на край нашего бильярдного стола.

— Мы следующие! — заявляет один из них. Они отходят, ухмыляясь.

Джил, отставив пластиковую кружку, сгребает со стола монеты и медленно идет к торговому автомату. Купив пакет арахиса, возвращается за столик. Не торопясь, начинает грызть орешки, не сводя глаз с регбистов до тех пор, пока они, тихо снявшись с места, не уходят благоразумно в поисках другого бара.

Венди, хихикнув, предлагает Джилу, в дополнение к прочим обязанностям, взять на себя еще и функции моего охранника.

Я отвечаю, что он уже и так мой охранник. На самом деле его обязанности гораздо шире: он охраняет мое тело, разум, мою игру, душу и девушку. Он — точка отсчета моей жизни, мой ангел-хранитель.

Меня забавляет, когда журналисты, болельщики, просто сумасшедшие спрашивают Джила, правда ли, что он — мой охранник. В таких случаях он улыбается и отвечает: «Троньте его — увидите».

НА ОТКРЫТОМ ЧЕМПИОНАТЕ Франции 1991 года я с боем прохожу через шесть матчей и выхожу в финал. Мой третий финал на турнирах Большого шлема. Мой соперник — Курье. Я считаюсь фаворитом и просто обязан победить. Не могу даже представить себе, как переживу третий подряд проигранный финал Большого шлема.

Хорошая новость заключается в том, что я знаю, как победить Курье — я уже сделал это год назад на этом же турнире. Но есть и плохая новость, которая заставляет меня нервничать. Мы с Курье начинали вместе в академии Боллетьери, в одном и том же бараке; наши койки стояли по соседству. Ник считал меня более способным, так что проиграть Джиму в финале борьбы за Большой шлем мне будет не менее обидно, чем зайцу — отстать в беге от черепахи. Достаточно того, что Чанг выиграл турнир Большого шлема раньше меня. И Пит. Но чтобы еще и Курье? Я не могу этого допустить.

Выхожу на корт, чтобы победить. Я учел ошибки двух предыдущих финалов. Я побеждаю в первом сете, 6–3. Во втором, при счете 3–1, добыл брейк-пойнт. Если выигрываю это очко, то сет и матч — мои. И вдруг на нас обрушивается дождь. Болельщики накрывают головы и разбегаются в поисках укрытия. Мы с Курье возвращаемся в раздевалку, где ходим из угла в угол, как львы в клетке. Заходит Ник. Я жду от него совета или ободрения, но он молчит. Молчит! Я давно знаю, что держу его в своей команде отчасти по привычке, отчасти — из соображений лояльности. Как тренер он мне уже не нужен. Однако сейчас я жду не профессиональной подсказки, а обычной человеческой поддержки, которую может оказать своему подопечному любой тренер. Мне нужно несколько слов ободрения в момент, когда нервы на пределе. Неужели я многого прошу?

После дождя Курье встает далеко за задней линией, надеясь, что мои удары дойдут до него уже ослабленными. У него было время отдохнуть, подумать, восстановиться, и он устремляется вперед, отыгрывает брейк-пойнт, затем выигрывает второй сет. Теперь я разозлился. В ярости я выигрываю третий сет, 6–2. Доказываю Курье и себе самому, что второй сет был для него случайной удачей. Два сета к одному. Я вижу впереди финишную линию. Мой первый Большой шлем. Шесть игр позади.

Но после начала четвертого сета теряю двенадцать из первых тринадцати очков. Получается, я потерял силы? Или Курье стал играть лучше? Не знаю, отчего так, и никогда не узнаю. Зато я прекрасно знаю, что мне знакомо это чувство неизбежности и невесомости, когда силы утекают, будто в песок. Курье выигрывает этот сет 6–1.

В пятом сете, при равном счете 4–4, соперник выигрывает подачу, а я неожиданно начинаю мечтать о проигрыше.

Да, иначе не описать это состояние. Если в четвертом сете я потерял волю, то в пятом — желание. Насколько в начале матча был уверен в победе, настолько под конец не сомневаюсь в грядущем поражении. И с нетерпением жду его. Говорю себе: «Пусть это случится быстро. Поражение — смерть, так пусть она будет мгновенной».

Я больше не слышу криков толпы и даже собственных мыслей: в голове — сплошной шум. Не чувствую ничего кроме желания проиграть. Я проигрываю десятый и решающий гейм пятого сета — и поздравляю Курье с победой. Друзья потом говорили, что более жалкого выражения на моем лице они не видели никогда.