Александр Михайловский-Данилевский - Описание Отечественной войны в 1812 году

Расстройство неприятельской армии в последнюю неделю бегства от Березины до Молодечно достигло до невероятной степени от наступившей вдруг жестокой стужи; с 16 Ноября постоянно было больше 20 градусов мороза. 22 Ноября едва можно было говорить; от холода спиралось дыхание. Стиснув зубы, враги шли и бежали в безмолвном отчаянии; ноги обвертывали попонами, ранцами, старыми шляпами, окутывали голову, лицо и плечи мешками, рогожами, окладывались сеном и соломой; добыть лошадиную шкуру почиталось за счастие. На дороге находилось немного уцелевших селений: все они при шествии неприятеля внутрь России, а после мародерами были, более или менее, ограблены, разорены, выжжены. Когда Французам пришлось бежать назад по дороге, ими опустошенной, то, завидя какое-нибудь строение, они спешили к нему, но дома были пусты, и в них раздавался лишь свист порывистых ветров. Не находя крова, неприятель жег на пути своем дома, клети, хлева, заборы, для того только, чтобы согреться хоть на одном ночлеге. На пожарищах лежали кучи солдат; приблизившись к огню, они не имели более силы отойти от него. Нам случалось заглядывать в полусгоревшие корчмы: посредине обыкновенно находился курившийся огонек, а вокруг на полу замерзшие неприятели. Ближайшие к огоньку еще шевелились; прочие, в искривленном положении, с судорожными лицами, лежали как окаменелые. У многих вместо слез выступала кровь из глаз, и потому без преувеличения можно сказать, что враги проливали кровавые слезы. Подобно теням бродили они по пепелищам и среди пустынь, где не было ни движения, ни жизни; опершись на деревья или сучья, шатались они на ногах; лишенные всяких пособий к облегчению страданий, в тщетной борьбе с смертью, падали без чувств, на безлюдных, снежных полях. Сами не зная куда, тащились иные по дорогам, с примерзшей к ногам соломой, с почерневшими от грязи ступнями, покрытыми ледяной корой, зараженными антоновым огнем. С отмороженными по колени ногами, окутанные в отвратительные ветошки, с закоптелыми от дыма лицами, небритыми бородами, дикими глазами, иные не могли ходить и ползали на руках. Многие приходили в бесчувственность, лишались слуха, языка и ума; как шальные, выпуча глаза, смотрели на наши войска и ничего не понимали. В беспамятстве ложились на горячие угли и погибали в огне, грызя себе руки, пожирая стерво и человеческое мясо. Вместо последнего прощального вздоха с жизнью испускали из уст клокотание замерзавшей пены.

Биваки были так же пагубны, как и сильные дневные марши. Приходя к ночлегу, изнеможенные, полузамерзшие, бросались вокруг огней; крепкий сон одолевал их, и жизнь угасала прежде, нежели потухали огни. Не всегда и на биваках находили неприятели успокоение, потому что их тревожили Донцы. При одном имени «Казак!» сдавались Французы или бежали дальше, искать другого уголка оледеневшей земли, где усыпление превращалось в сон вечный. Пленными уже давно у нас пренебрегали. Часто они отставали толпами от неприятельского арьергарда, шли навстречу нашим войскам, от которых целым тысячам пленных давали иногда не более двух, трех казаков, Башкирцев или поселян. Нередко бабы, одна впереди, другая позади, гнали дубинками стада Европейцев. Даже с ружьями шатались Французы между снежными сугробами, в стороне от дороги, но никто ими не занимался. Они подходили к нашим колоннам и бивакам, окутанные и скорчившиеся, как безобразные чучелы, слабым голосом вымаливая куска хлеба. Сострадание добрых Русских солдат превозмогало святое чувство мщения: они делились с врагами сухарями и чем могли. С благоговением надобно сохранить в памяти сию черту великодушия наших солдат и офицеров, отдававших последний кусок хлеба врагам, просившим пропитания. Господь Бог помянет в Царствии Своем эти крупицы милосердия. Как обыкновенно случается в общественных несчастиях, разность отличий, чинов, состояний исчезла: генералы и солдаты, господа и слуги пили гибель из одной круговой чаши. Свирепость судьбы уравняла всех и породила зло, ужаснейшее мороза и голода – неповиновение, неуважение к старшим. Один генерал подошел греться к огню, у которого сидели солдаты; они отогнали его, сказав: «Сам принеси полено!» С великим трудом и убедительными увещаниями удерживали людей в арьергарде; сделав несколько выстрелов из ружей и пушек, пехотинцы оставляли ряды, канонеры убегали от своих орудий. Решительно со всяким часом и во множестве увеличивалось число солдат, бросавших оружие, и офицеров метавшихся с безоружными толпами.

Перестали полагать себя принадлежащими армии, сила коей состоит в стройном соединении и согласии всех частей: каждый почитал себя за странника, застигнутого в пути бедствием и долженствующего искать собственного спасения всеми возможными средствами.

Безмолвный свидетель гибели войск, чувствуя свое бессилие отвратить ее, потому что человеку нельзя спорить с Богом, Наполеон убедился в невозможности исполнить принятое им после Березинской переправы намерение остановиться между Сморгонами и Молодечно, где он хотел привести армию в какой-нибудь порядок. Армия переставала существовать, разрушалась с такой неимоверной быстротой, что, не видя средств спасти ее и будучи при ней зрителем, не действователем, Наполеон занялся предположениями совсем другого рода: мыслью об отъезде из России. Вопрос: выгоднее ли ему отправиться в Париж для собрания новых сил или оставаться при издыхавших войсках, был, как будто мимоходом, невзначай, предложен им в разговоре, но для доверенных лиц послужил достаточным указанием тайных намерений его. Надлежало устранить одно затруднение: как показаться в Париже, когда все бюллетени не преставали пять месяцев трубить о победах Наполеона в России? Бюллетени были за нумерами. 19-й возвестил о занятии Москвы; последующие три содержали в себе исчисление найденных там запасов, снарядов и описание пожара. 23-й и 24-й истощались в похвалах Русскому климату. В 25-м Наполеон говорил, что он выступил из Москвы, но оставил гарнизон в Кремле и идет на зимние квартиры, но куда – еще неизвестно, однако во всяком случае в намерении стать ближе к Петербургу. 25-й бюллетень заключался следующими словами: «Погода прекрасная, как во Франции в Октябре, даже немного теплее, но в начале Ноября будет холодно. Все заставляет помышлять о зимних квартирах, особенно нужных для конницы; пехота поправилась в Москве и находится в отличном состоянии». В 26-м бюллетене, из Боровска, представлен обзор военных действий, разумеется, самым превратным образом; в окончании сказано: «12/24 Октября Император надеется выступить к Двине и занять там позицию, приближающую его к Петербургу и Вильне. Русские не могут надивиться погоде: видим солнце и ясные дни Фонтенеблоских прогулок. Мы находимся в чрезвычайно изобильном краю; его можно сравнить с самыми плодоносными странами Франции и Немецкой земли». В 27-м бюллетене, из Вереи, изображено сражение при Малоярославце и между прочим сказано: «Русская армия рассеяна; главная сила ее состоит из вновь пришедших с Дона полков». Потом две недели не издавалось бюллетеней, и 28-й был прислан из Смоленска, с объявлением, что началась зима, пало 3000 обозных лошадей и брошено до 100 зарядных ящиков. О дальнейшем отступлении армии не сказано было в нем ни слова, из чего в подвластных Наполеону и союзных с ним Государствах заключали о намерении его стать на зиму между Днепром и Двиной.