Айседора Дункан - Мой муж Сергей Есенин

«Я стала спрашивать о Дункан. Какая она, кто и т. д. Он много рассказывал о ней. Рассказывал, как она начинала карьеру, как ей пришлось пробивать дорогу. Говорил также о своем отношении к ней: «Была страсть, и большая страсть, целый год это продолжалось, а потом всё прошло — и ничего не осталось, ничего нет. Какая страсть была, ничего не видел, а теперь. Боже мой, какой же я был слепой.

Да, она меня очень любила, и я знаю — любит. А какая она нежная была со мной, как мать. Она говорила, что я похож на её погибшего сына. В ней вообще очень много нежности».

Во время разговора я решила спросить, любит ли он Дункан теперь. Может быть, он сам себя обманывает, а на самом деле мучится из-за неё. В таком случае не надо порывать с ней, он твердо, прямо и отчетливо сказал: «Нет. Это совсем не так. Там для меня конец. Совсем конец. К Дункан уже ничего нет и не может быть. Пусто, понимаете. Совсем пусто». Я рассказала ему свои сомнения. «Галя. Поймите же, что вам я верю и вам не стану лгать. Ничего там нет для меня. И спасаться оттуда нужно, а не толкать меня обратно».

Отношения Бениславской и поэта Есенина складывались непросто. Сергей Александрович несколько раз сходился с Галиной, но быстро порывал отношения. По наиболее распространенному мнению современников, литературный секретарь и подруга претендовала на главную роль в жизни Сергея Есенина. Именно поэтому она оставила резкие мемуары о своей жизни и общении с литературной богемой, а после смерти Есенина вскоре совершила самоубийство.

По мнению жены Мариегофа, Анны Никритиной, еще в самом начале, в момент зарождения чувства окружающие наблюдали явный перекос отношений в сторону опеки, постоянного контроля над Сергеем Есениным. Конечно, это шло исключительно от страсти, захватившей Айседору, но. В машинописи своих мемуаров актриса вторит Бениславской:

«Ему от Дункан некуда было деться. Она везде его настигала, повторяю, со всей откровенностью, даже с бесстыдством.

Она ничего не стеснялась, и в этом была ее сила, ее право. Я помню, Новый год встречали у Изадоры. Есенин убегает к Якулову и вызывает нас туда по телефону. Мы приезжаем, Дункан приезжает вслед за нами. Через другой ход мы сбежали домой — она приезжает за нами домой. Звонки! Звонки! Соседи ей говорят, что нас нет. Прислушиваемся — тихо, ушла.

Мне было ужасно жалко ее тогда, Изадора ведь была намного старше нас. Женщина она была замечательная, умная, образованная. И. в конце концов победила Есенина. Примерно месяца через два он совсем переехал на Пречистенку к Дункан.»

Поэт Элизабет Стырская предлагает свое нестандартное видение личности Есенина: ««Широкая русская натура» — понятие литературное. Как явление душевное — это карамазовщина. Поэт всегда одинок, а Есенин был поэтом. Друзья Есенина. На это он отвечал: «Средь людей я дружбы не имею.», а также многими другими строками своих стихов. Однако русский человек любит общество. Есенин боялся одиночества. Окруженный шумной толпой кажущихся друзей и собратьев по цеху поэтов, замкнулся в своем одиночестве. Больше, чем женщин, больше, чем родину, больше, чем семью, Есенин любил славу. И не хотел ни с кем ее делить. Он относился к ней с недоверием. Он был ее рабом.

Он дрожал над ней. Он готов был для нее на жертвы. Он хотел всегда купаться в славе.

А у Дункан была слава, шумная, немеркнущая мировая слава. Эта слава гипнотизировала Есенина. И к ней он ревновал Айседору. А с кем делила славу она? На столе у нее стоял портрет Гордона Крэга. На патетическом французском языке Дункан объясняет одному из гостей, что Гордон Крэг — гений. Из всей этой тирады Есенин понял только слово «гений». Есенин в ярости, он смотрит на портрет и тотчас же решает удалиться. Это не ревность любовника. Есенина любят, Гордона Крэга любили. Есенин молод, Гордон Крэг — стар. Это соперничество в славе. Есенин не выносил чужой славы. Поэт вообще не любил ничего чужого. Чужое — враждебно. Чужое — непонятно.

Чужое кажется ему смешным. И это тоже — по-русски. Айседора Дункан — чужая. Любимая, но чужая. Все чужое нужно победить и положить у ног своих. Все чужое нужно обуздать. Это идет еще с татарских времен.

Так начались великие русские мучения Айседоры Дункан. Но все имеет свои границы. Айседора терпела. Айседоралюбила. Россия 1921 года была храмом, двери которого были открыты для всех верующих. Пафос революции реял над миром, как чудовищный пропеллер, несущий с собой загадку. Ожидали воскрешения человечества. Презиравшая дремотное состояние европейской сцены, Айседора Дункан, великая энтузиастка своего искусства, устремилась в Россию. Ей чудились московские площади, на которых массы разыгрывали гигантские мистерии своего освобождения. Она хотела видеть детей рабочих и крестьян, танцуюших танец свободы. Она хотела научить их. Она знала, что арена освобожденного искусства там, где свобода. Все это она написала русскому революционному правительству. И получила исполненный пафоса короткий ответ на языке революции: «Только русский революционный народ может понять Вас. Приезжайте к нам, мы дадим Вам возможность жить и работать». Она ответила кратко: «Согласна». И она поехала».

По мнению многих и многих друзей и знакомых Есенина, после знакомства с Айседорой Дункан поэт словно отравился ядом. Вот как белый эмигрант Петр Моргани описывает последний роман Айседоры и ее приятеля: «Польщенный и обвороженный поначалу, Сергей стал тяготиться скоро назойливой страстью стареющей женщины. Близость срывает драгоценную вуаль таинственности, за которой женщина может казаться иной, чем она есть на самом деле. Несмотря на сумасбродные выходки и поэтическую душу, Айседора была созданием среднего духовного достатка, падкой на все наружно-сентиментальное. Под влиянием момента она способна была на все. Но не думаю, что ее переживания носили глубокий и длительный характер». По словам Моргани, Сергей однажды сказал следующее: «Каюсь, сделал неосторожный шаг, превратив мечту в действительность. Не надо было подниматься на террасу розового дома, не надо было раскрывать тайны».

По мнению исследователей творчества Есенина, историков литературы Станислава и Сергея Куняевых, «схожие чувства, когда близость срывает вуаль таинственности, очень скоро стал испытывать и Есенин, но выражал его далеко не столь изысканно. Привычно радостный шум гостей и приятелей могла прорезать бешеная матерная тирада. Все радостно замирали. Только Айседора радостно всплескивала руками, как бы наслаждаясь вспышкой есенинского гнева и необычным русским лексиконом, который она тут же начинала перенимать. Все это еще больше бесило поэта, и он то начинал прилюдно издеваться над своей возлюбленной, то еще с большим угрюмством принимался пить водку, то заставлял Айседору танцевать.