Арман де Лозен - Записки герцога Лозена

Она протянула мне руку, которую я поцеловал, и в эту минуту она должна была чувствовать, что я готов полюбить ее, если она этого захочет. Наш отъезд был назначен на следующий день в двенадцать часов дня.

Я в назначенное время был, конечно, уже у княгини, но она сказала мне: «Мои дела задержат меня еще до пяти часов, пойдемте со мной к мадам де Пускен, она уезжает в Бристоль». Прощание между дамами оказалось очень трогательным, было пролито немало слез. Я наклонился тихонько к княгине и сказал ей на ухо: «Я был бы еще несчастливее вас обеих, если бы не мог ехать с вами». В пять часов я опять поехал к ней, но мне сказали, что ей нездоровится. К зашел в ближайший ресторан и написал ей записку, в которой просил меня уведомить, не раздумала ли она ехать со мной. В ответ я сейчас же получил письмо, в котором она писала мне, что отъезд отложен до утра и она уведомит меня заблаговременно о часе, когда мы должны выехать.

Трудно передать, сколько мыслей пронеслось при этом у меня в голове. Я, к своему огорчению, убедился теперь в том, что де Гвин, еще оплакивавший потерю леди Крэвен, уже задумал новую победу, причем совершенно забыл, насколько обязан княгине и мне, помогавшим ему в трудную минуту. Я сразу понял, что самолюбие его значительно превышает всякое другое чувство, и что человек этот может оказаться крайне неблагодарным. Но я настолько любил княгиню, что решил быть терпеливым и не компрометировать ее напрасно. Я поехал к посланнику, где должен был ужинать вместе с милордом Сэндвичей, но не вытерпел и сел там писать княгине. Я писал ей, что уверен в том, что де Гвин сумел опять отговорить ее от поездки со мной и что я этим крайне огорчен, что я вполне сочувствую ему в том, что он не может жить, не видя ее, и что нельзя не боготворить ее, познакомившись с ней ближе, что я не хочу говорить ничего дурного про де Гвина, но я должен сказать про себя, что готов посвятить ей всю свою жизнь, и что я вполне независим и могу располагать своей судьбой по своему усмотрению. Я привожу тут в полности ответ княгини, так как ее короткая записка так же хорошо характеризует ее, как это сделало бы и более длинное письмо:

«Ничто в мире не удивило бы меня так, как то, что вы мне писали, но что меня нисколько не удивило и никогда не удивит, это необыкновенная откровенность, свойственная вашей чувствительной душе. Но нас разделяют непреоборимые препятствия, в которых де Гвин не играет никакой роли, клянусь вам в этом. Я не могу и не смею иметь любовников, но вы мне внушили к себе чувство, которое будет вечно жить во мне, где бы мы с вами не находились; какова бы ни была ваша судьба, я требую, чтобы вы мне всегда сообщали о ней, моя нежная дружба к вам дает мне на это право. Мы не можем ехать вместе в Дувр, но приходите повидать меня до моего отъезда».

Посланник предложил мне тогда вместе с ним проводить княгиню до Дувра; я отказался с самым равнодушным видом. Всю ночь я провел в такой ярости, в таком отчаянии, что сам удивлялся себе; я положительно боялся себя: мне кажется, я не мог бы отвечать за себя, если бы встретил де Гвина у княгини. Я решил принять меры предосторожности в данном случае, и заперся у себя, причем поручил одному из своих слуг караулить отъезд княгини из дому и тотчас доложить мне о нем, чтобы я мог догнать ее на дороге и иметь с ней объяснение, которое было так важно для нас обоих.

В таком состоянии я пробыл целых пять часов. Де-Гвин пришел сам ко мне и постучал в дверь, чтобы спросить, не хочу ли я обедать. Я открыл дверь; он сообщил мне, что княгиня уехала уже в полдень и была очень удивлена, что я не пришел проститься с ней. Я был поражен этим известием, как громом. Я ответил де Гвину, что не могу обедать у него; я понял, что человек, посланный следить за княгиней, был подкуплен им. Я побежал в конюшню, собственноручно оседлал первую попавшуюся лошадь и стремглав полетел по направлению к Дувру. Я узнал, что княгиня опередила меня всего на шесть миль и что она уже нагнала своих детей и своих слуг; я побоялся скомпрометировать ее. Я написал ей письмо, полное отчаяния и любви. Потом я поспешил вернуться в Лондон. Я вернулся так рано, что успел еще зайти в клуб и там затеял настолько крупную игру, что присутствие мое не могло остаться незамеченным, и никому не могло придти в голову, что я в этот день уезжал из Лондона. На следующий день я получил грустное и трогательное письмо от княгини — она писала, что очень расположена ко мне и, по-видимому, ее огорчало то чувство, которое привязывало меня к ней.

Спа: триумф конюшен Лозена. — Связь Лозена с княгиней Чарторыжской. — Путешествие в Голландию. — Ревность князя Репнина. Отъезд в Польшу. — Таинственный дом. — Лозен, официальный посланник; русский союз. — Костюмированный бал в Варшаве.

Несколько дней спустя я получил письмо от шевалье д'Орэзон. Он видел, проездом в Брюссель, княгиню; она была больна и, по-видимому, страдала от какого-то тайного горя. Я оставался еще более месяца в Англии и побывал в Портсмуте вместе с королем. Наконец, я решил, что могу теперь ехать спокойно в Спа. Мы простились довольно холодно с нашим посланником; я прекрасно понял этого человека и сознавал, что только мешаю ему теперь.

Наконец я прибыл в Спа. Княгиня встретила меня очень холодно и казалась больше чем когда-либо привязанной к князю Репнину. Де-Гвин, со своей стороны, после ее отъезда сделал все, что мог, чтобы убедить меня в том, что он любим ею: он показывал портрет ее, который она ему дала, и я решил теперь покончить с ней навсегда, а потому относился к ней с напускным равнодушием. Я находился в прекрасных отношениях с Репниным, который и не подозревал, что я влюблен в княгиню. Князь говорил о посланнике нашем в Лондоне с таким пренебрежением, что мне захотелось заставить княгиню думать, что я интересуюсь кем-то другим, но, к несчастью, никто не мог заставить меня разлюбить ее.

На вечерах и собраниях мне в это время пришлось познакомиться с мадам и м-ль де Сен-Леже. Обе они были ирландки. Матери было лет от сорока до сорока пяти, она была когда-то очень красива, и, по-видимому, была и теперь еще не прочь, при сохранении внешних приличий, заняться немного флиртом. Дочь ее, восемнадцати лет, была очень красива и мила; я танцевал с ней, катался верхом. Обе — мать и дочь — привязались ко мне. Мать, хотя и ревновала дочь и стала даже придираться к ней за последнее время, все же понимала, что навсегда потеряет меня, если запретит мне видеться с ней, и поэтому меня принимали охотно, и я очень часто бывал у них в доме.

Княгиня смеялась надо мной по этому поводу, но я нисколько не смущался и продолжал ухаживать за м-ль де Сен-Леже, хотя в то же время чуть не имел из-за нее дуэль с неким Браницким что должно было доказать княгине, что я в действительности не перестал интересоваться ею.