Арман де Лозен - Записки герцога Лозена

Мы уже десять месяцев как выехали из Франции и за это время не получили ни одного экю денег и ни одного письма, но в это время прибыл фрегат «Astree» и сообщил нам, что де Монбарей и де Сартин покинули посты министров и их заменили Сегюр и де Кастри, которые решили, что незачем посылать вторую половину армии; я тотчас же написал длинное письмо, в котором требовал, чтобы мне выслали четыреста человек моего полка, оставшихся во Франции, и что не имеют права отказать мне в моей просьбе так как иначе это было бы ужасной несправедливостью.

Приблизительно восемнадцать дней спустя после ухода эскадры, вдруг дали знать, что на горизонте появилась эскадра, направляющаяся на всех парусах прямо к острову. Мы все, конечно, тотчас приготовились к атаке и решили, что час нашей гибели настал. Мы никак не думали, что это наша эскадра, но оказалось, что мы ошиблись, это была она. Она так прекрасно маневрировала, что прибыла в гавань Чезапик на двадцать четыре часа раньше английской эскадры, которая, однако, вышла позже ее на три дня. День этот принес с собой торжество королевской армии, но наши враги помешали нашим судам войти в гавань, и Арнольд, таким образом, очутился вне всякой опасности. Де-Лафайэт потерпел фиаско в своем начинании и был этим несколько сконфужен. Некоторые из наших судов были очень повреждены, особенно «Победитель», на котором находился де Лаваль; он сражался, говорят, как лев, но потерял очень много народа.

Я вернулся еще раз в Лебанон, куда де Рошамбо послал меня с поручением собрать как можно больше лошадей для артиллерии и приготовить все для выступления армии. В это время из Франции прибыл фрегат, привезший сына Рошембо, который не мог даже достигнуть хоть того, чтобы над ним не насмехались во Франции, а также де Барра, начальника эскадры, который должен был заменить покойного де Тернэ. Новые инструкции, присланные двором, заставили Рошамбо желать нового свидания с Вашингтоном, чтобы окончательно установить план кампании армии и флота. Генералы свиделись опять в Харфорде.

На этой встрече было официально постановлено, что французская армия дойдет до Северной реки, там соединится с американской армией, и обе соединенные армии подойдут, как можно ближе к Нью-Йорку, эскадра отправится в Бостон. И подождет там морские силы, которые еще должны были прибыть из Европы, так как она не могла считаться в безопасности около Род-Эйланда, который более уже не защищался бы сухопутными войсками.

Де-Рошамбо узнал теперь из писем, полученных из Франции, что те, о ком он больше всего заботился, хуже всего отзывались о нем, особенно де Лаваль, который, вовсе не желая ему зла, написал обо всем откровенно в нескольких письмах, адресованных женщинам, которые не замедлили показать эти письма всем. Я ни слова не писал о нем, это чрезвычайно возвысило меня в его мнении, он стал оказывать мне необыкновенное доверие и даже посвятил в план кампании и непременно хотел, чтобы я оставался у него.

Как только он приехал в Ньюпорт, шевалье Шасселе, пустая голова которого не могла долго останавливаться на одном и том же предмете, предложил вдруг, чтобы наша эскадра оставалась на рейде Род-Эйланда, так как морская армия, которую мы ждали, могла легче всего соединиться с ней в заливе Чезапик, куда потом прибыла бы и наша эскадра. Он переговорил об этом с некоторыми командирами судов, и те согласились с ним. Он настоял тогда на том, чтобы де Рошамбе переговорил об этом с де Барра и собрал по этому поводу военный совет из флотских и сухопутных офицеров. Совет решил, что эскадра должна остаться у Род-Эйланда. Я старался всячески противиться этому решению, но большинство голосов было против меня. Я настоял только на том, чтобы под начальством де Шоази осталось 400 человек французских солдат и немного американской милиции.

Совет поручил мне довести это решение до сведения Вашингтона, я старался отклонить от себя это поручение, так как знал наверное, что он будет возмущен, что на военном совете обсуждали то, что уже давно решено им и Рошамбо. Но, кроме меня, послать было некого. Я отправился, скрепя сердце, в Нью-Виндзор и передал письмо де Рошамбо, написанное очень небрежно и бестолково. Вашингтон пришел от него в такую ярость, что в продолжение трех дней не хотел меня видеть и только потом, благодаря личному расположению ко мне, снизошел до моей просьбы и написал ответ в весьма холодном тоне; он сообщал о том, что остается при своем мнении, высказанном им на конференции в Харфорде, но что он предоставляет Рошамбо право делать, что он хочет, и послал ему необходимые инструкции для созыва нужной ему американской милиции. Мой ответ, переданный еще на словах, привел Рошамбо в большое смущение, и он, по-видимому, раскаивался в своем поступке. Но второй военный совет подтвердил решение первого, и войска стали готовиться к выступлению.

В продолжение всей этой войны англичане отличались необыкновенной недальнозоркостью, они все время делали то, чего не следовало делать и не пользовались преимуществами, которые им часто представлялись. После ухода войск, они могли напасть на эскадру в Род-Эйланде и истребить ее в конец, им это и в голову не пришло. Французская армия проходила по Америке в необыкновенном порядке, с сохранением самой строгой дисциплины, о которой не имели понятия ни английские, ни американские войска.

Я прикрывал армию с правой стороны, в сорока милях от Северной реки. Де-Рошамбо получил письмо от Вашингтона, в котором тот уведомлял, что хочет употребить меня для секретного, очень важного поручения и поэтому просит меня на следующий же день быть с моим отрядом в одном довольно отдаленном пункте. Де-Рошамбо немедленно послал за мной, среди ночи, хотя я находился в пятнадцати милях от него, и передал мне приказание Вашингтона, который не считал нужным входить с ним в переговоры относительно подробностей этого дела. Я в назначенное время был, конечно, на месте, но этот переход был совершен нами с большим трудом, благодаря ужасной жаре и отвратительной дороге.

Генерал Вашингтон находился далеко впереди обеих армий и сказал, что поручает мне командование отрядом, находящимся перед Нью-Йорком, чтобы защищать форт Книпгаузен, который называли ключом к укреплениям Нью-Йорка.

Я должен был идти опять целую ночь, чтобы атаковать их на рассвете, он прибавил к моему полку полк американских драгун, несколько пехотных американских батальонов и отряд легкой кавалерии. По другой дороге, на шесть миль правее нас, он послал генерала Линкольна с корпусом в три тысячи человек, чтобы взять самый форт Книпгаузен, а я должен был следить за тем, чтобы к форту ниоткуда не поспела помощь. Линкольн должен был приступить к атаке этого форта только тогда, когда я дам ему сигнал, что у меня все готово к этой атаке, но он не выждал этого сигнала и выступил со своим корпусом в атаку, причем понес поражение и потерял бы весь свой корпус, если бы я не бросился ему на помощь. Благодаря мне и моим людям ему удалось выбраться, наконец, из форта, причем у него убитых было триста человек, а раненых и того больше. Когда мне удалось наконец доставить его и весь его корпус в безопасное место, я двинулся сам в атаку и был гораздо счастливее его, так как при этом почти не потерял никого из своих людей. Я присоединился тотчас же к Вашингтону, который шел на выручку Линкольна с большей частью своей армии, но его солдаты были так утомлены, что положительно не могли двигаться дальше. Он очень обрадовался, увидев меня, и высказал мне благодарность, так же как и моим людям. Он захотел воспользоваться этим случаем, чтобы сделать небольшую рекогносцировку самого Нью-Йорка. Я сопровождал его с сотней своих гусар, нам пришлось находиться все время под ружейными и пушечными выстрелами, но мы, по крайней мере, видели все, что хотели видеть. Эта рекогносцировка длилась трое суток и страшно утомила нас, так как мы день и ночь были на ногах, а питались только фруктами, которые попадались нам по дороге. Вашингтон написал письмо де Рошамбо, в котором очень хвалил меня, но тот, конечно, не счел нужным посылать это письмо во Францию. Я остановился лагерем около Уайт-Плэнс, где должны были соединиться на следующий день обе армии. Вашингтон поручил мне командование обоими авангардами. Мы прожили в этом лагере целых шесть недель, и я очень устал за это время, так как приходилось делать постоянные экспедиции с целью добыть фуража, причем мы нередко подходили к неприятельским постам. Вашингтон и де Рошамбо решили еще раз хорошенько изучить местоположение Нью-Йорка, мне поручено было прикрывать их всей кавалерией обеих армий, всей легкой американской пехотой и батальоном французских стрелков и гренадер. Довольно значительный отряд под командой шевалье Шастелю и генерала Хитра расположились недалеко от меня, чтобы в случае необходимости я мог бы отступить к ним. Но я подвигался вперед совершенно свободно и даже захватил несколько пленных. Генералы употребили целых два дня на свою рекогносцировку, причем неоднократно подвергались опасности быть подстреленными. Несколько дней спустя мы выступили из лагеря при Уайт-Плэнс и перешли Северную реку около Рингферри. К счастью, англичане не стали преследовать нас, а между тем нам приходилось довольно плохо, так как мы двигались все время по болотам, и артиллерия и все обозы застряли в них на целые тридцать шесть часов, причем единственным прикрытием их был я со своим отрядом и батальон гренадер и стрелков, составлявший весь арьергард. После перехода этой реки, которому англичане почему-то не помешали, хотя это было бы им очень легко, армия разделилась на две колонны, чтобы легче было доставать провиант, и эти колонны двигались на расстоянии суток одна от другой. Американская армия шла тоже другой дорогой, недалеко от нас. Нам пришлось пройти семьдесят миль, причем мы часто находились в двадцати милях от неприятеля, а иногда еще и ближе. Мы постоянно опасались, что они постараются преградить нам дорогу, что им было бы очень легко сделать. Но де Рошамбо употребил в дело хитрость и заставил их думать, что мы собираемся атаковать Нью-Йорк, так как он послал комиссара приготовить провиант и фураж в Четгаме, недалеко от Нью-Йорка.