Давид Арманд - Путь теософа в стране Советов: воспоминания

В Нижнем жизнь похужела. Пока пароход стоял, мы сбегали на почту. Обещанной телеграммы не было, и мы заскучали об Алёше. В Казани повторилась та же история, и жизнь показалась нам совсем чёрной. Мы решили, что если в Ульяновске не будет телеграммы, то мы прервём путешествие и вернёмся в Москву. Надо сказать, что Казань стоит в трёх километрах от Волги и ехать в город надо было по пойме на паршивом трамвайчике. Назад мы едва успели и вскочили на пароход в мыле и пене, когда матросы уже сняли трап.

В Ульяновске почта была не только далеко, но и на высоком берегу. Узнав, что пароход стоит полтора часа, не раздумывая ринулись вперёд. Без конца карабкались по крутой узенькой деревянной гнилой лестнице и далее бегом по улицам. На почте была очередь, без очереди нас не пустили, как мы ни уверяли их, что мы с парохода. Литературно грамотные ульяновцы отвечали равнодушно:

— Все с парохода!

Мы выстояли очередь и были вознаграждены телеграммой: «Алёня восхитителен, здоров. Письмо Баку». Теперь только бы успеть на пароход!

Когда мы выбежали на бровку склона, то услышали второй гудок. Как мы летели с лестницы — через три ступени, поминутно рискуя сломать себе шею! И всё напрасно. Оставалось ещё треть лестницы, когда раздался третий гудок и пароход медленно отчалил, увозя наши вещи, куртки, деньги и… на столе только чуть начатый великолепный арбуз!!

Горе молодых родителей не поддавалось описанию. Мы бросились к капитану пристани:

— Так вам и надо, разини! Ишь ты, пошли прогуляться! Какие туристы нашлись!

Обругав нас и поиздевавшись как следует, он, однако, смягчился и сказал, что через четыре часа пойдёт на низ другой пароход и, если на нём будут места и если тот капитан нас возьмёт, то мы имеем шансы через три дня доесть наш арбуз.

Капитан следующего парохода был милостив и пустил нас задаром в общую каюту IV класса. Мы и этому были довольны. Днём было ничего: мы сидели на палубе и любовались Жигулями. Но ночью… как же мы мёрзли на жёстких скамьях в лёгких рубашках и без одеял. В два часа ночи остановились в Самаре. «А вдруг наш сынок в эту ночь заболел!» И я помчался на телеграф, благо он был открыт круглосуточно. Ничего нет. Я мчался назад по широким улицам, одна из которых какими-то высокими ступенями спускалась к пристани. Едва, едва успел и свалился, не имея возможности отдышаться, рядом с Галкой.

На другой день «злобой дня» был голод. У нас в карманах оказалось несколько копеек, на которые мы купили один фунт хлеба и дисциплинированно съедали в обед и ужин по крохотному кусочку, чтобы растянуть на два дня.

В Саратове мы догнали наш пароход, и пока причал был занят, наш новый капитан встал на якоре в нескольких метрах от него. Как мы ни умоляли причалить к его борту или спустить для нас шлюпку, он ни на что не соглашался. Мы видели окно нашей прекрасной каюты и испытали все муки Тантала при мысли об арбузе. Через полчаса наша каюта поплыла дальше, и тогда только капитан причалил к освободившемуся дебаркадеру.

Была ещё одна холодная ночь и ещё один голодный день. Наконец, на подступах к Царицыну (теперь Волгограду) мы обогнали наш пароход и причалили первыми. С замиранием сердца мы подходили к нашей каюте. Что стало с нашим вещами? Может быть, их разграбили? Или капитан их сдал в Самаре или Сызрани в камеру забытых вещей?

Оказывается, коридорная даже не заметила нашего трёхдневного отсутствия. Каюта была заперта. Ключи были у нас. Всё было цело. Только арбуз порядочно прокис. Но, мучимые голодом, мы его с жадностью съели.

Нина нас не баловала новостями. Телеграммы мы не получили больше ни в Царицыне, ни в Астрахани. Как это нас мучило! Мы простились с нашей каютой, которой так плохо воспользовались. Астрахань произвела на нас унылое впечатление. Запомнились деревянные мостовые, рыбачьи сети на берегу, полуразрушенный Кремль.

У нас был целый день до морского парохода. Мы взяли лодку, уехали на острова и там в полном одиночестве провели день на золотых отмелях, то купаясь, то загорая среди зарослей шелюги.

«Анастас Микоян» отошёл вечером. У нас опять была каюта второго класса и мы, измученные, скоро заснули. Было душновато. Наутро мы занялись осмотром судна. Якоря, кабестаны, тали, лебёдки, всё нас занимало, так же как и грузы, наваленные на палубе. Днём в каюте стало нестерпимо душно. Мы уселись на скамейке на палубе.

— Подходим к траверзу Махачкалы. Будет болтанка.

Предсказание начало сбываться. Пассажиры стали бледнеть и постепенно исчезали с палубы. Мы решили не уходить и крепиться, сколько сможем. Мутило всё больше, но мы отвлекались чтением и шахматами. Вахтенный матрос, ходивший мимо туда и сюда, похвалил нас и сказал, что мы самые стойкие пассажиры на «Микояне».

Вечером мы спустились в каюту. Качка уменьшилась, но там было нестерпимо жарко, душно, пахло машинным маслом и кухней. «Ничего себе второй класс», думали мы. Ночь кое-как прошла. Приближались к Баку. Собирая вещи, мы нашли в рундуке изогнутую трубу. Рассматривая её и размышляя, к чему бы она, мы заметили, что диаметр её в точности равен диаметру иллюминатора. Когда вставили её на место, каюта тотчас наполнилась свежим морским ветерком. Вот когда мы с сожалением подумали: «Какая была бы чудесная поездка, если б кто-нибудь подсказал нам о существовании и назначении этой трубы!»

В Баку жила Ольга Павловна, сестра дяди Саши. Мой кузен Миша недавно женился и переехал к тётушке, так как в Сыктывкаре было мало шансов найти работу. Здесь он поступил слесарем в ремонтную мастерскую, но мы его не застали.

Мы прожили у Ольги Павловны три дня, осматривали Баку и его окрестности. Жила она против стены старого города. Весь город был в запустении и в жалком виде, а старый и подавно. Всё же мечети и приморский бульвар произвели на нас сильное впечатление. Но базар в самом центре города был ужасен. Пыль, гонимая ветром по немощёным улицам и площади, садилась на ковры и продукты, покрывала лица худшей половины человечества. У лучшей половины несколько спасала от пыли паранджа. А лица спящих и даже не спящих детей были пятнистыми от кишевших мух, и матери совершенно не обращали на это внимания. Вонь от лошадиного и ослиного пота, навоза и мочи, покрывавших мостовую, от гниющих фруктов и овощей стояла невообразимая. «Вот где очаг дизентерии и холеры», подумали мы и не стали ничего покупать.

Решили осмотреть город. Пошли в Биби-эйбат познакомиться со знаменитыми нефтепромыслами, тогда, вместе со всеми промыслами Баку — крупнейшими в Европе. Биби-эйбат вызвал у нас удивление и уважение к могуществу человека и, в то же время, удручающее впечатление от зрелища испоганенной земли, природы. Насколько хватало глаз — тянулся однообразный лес вышек. В глазах рябило от мерного движения качалок. Головки балансиров, похожие на клювы, клевали и клевали не виновную землю, с каждым взмахом выплёвывая из неё чёрную кровь. Весь ландшафт был монотонно чёрен: чёрные лабиринты труб, переплетавшихся между вышек, чёрная земля без единого кустика, без единой травки, чёрные лужи и озёра. А если бросить спичку, каким красным морем огня обернётся эта чернота!