Давид Арманд - Путь теософа в стране Советов: воспоминания

В Париже было много русских, и к нам часто приходили гости. Самым любимым гостем был толстый Александр Моисеевич Беркенгейм. Он был лесопромышленник, имел на Волге свои суда для перевозки леса и все доходы от предприятий обращал на революцию. Он говорил, что потому и занимается лесными делами, что партия нуждается в деньгах. Он был эсером.

Когда приходили гости, то я как с цепи срывался. Кривлялся, безобразничал, без умолку косноязычно болтал, одним словом, старался создать себе publicity. Но особенно бесчинствовал я при приходе Александра Моисеевича. Он дразнил меня:

— Чижик!

В ответ я разбегался и ударял его головой в живот:

— Обормот!

Я норовил кулаком достать до его подбородка.

— Пистолет!

Я влезал на его массивную фигуру и, усевшись на плечах, вцеплялся ему в волосы.

— Ты с ума сошёл, слезь сейчас же! — кричала мама.

— Уметь драться кулаками, головой и всеми прочими частями тела — полезная тренировка для будущего революционера, — возражал Александр Моисеевич смеясь.

Он был добрейший человек и никогда не являлся без подарка хозяйке — большого пакета фруктов. Но он был и рассеяннейший человек и, заговорившись, всё сам съедал, а потом, заметив свою оплошность, страшно смущался, извинялся и обещал в следующий приход возместить убытки.

— О позор, позор! Где мои калоши? — восклицал он, картинно хватаясь за голову. Но в следующий приход повторялось то же самое.

Дружба с Горьким обернулась несчастьем для моей няни. Когда первой жене Горького, Марии Фёдоровне Пешковой понадобилось ехать в Россию, она долго искала «чистый» паспорт. Родители уговорили нянюшку отдать свой паспорт, обещав выхлопотать ей новый. Ну, конечно, придётся повозиться, но ведь это будет жертва на алтарь революции — богоугодное дело. Няня отдала паспорт, и Мария Фёдоровна благополучно уехала под именем Аграфены Александровны Александровой.

В Париже няня, ещё на костылях после знакомства с чёртом, пошла в русское консульство и заявила, что потеряла паспорт. Но консул, который, конечно, не был ребёнком, прекрасно понимал, как и почему теряют паспорта прислуги эмигрантов. Он раскричался на няню, сказал, что знает все её проделки, нового паспорта ей не даст, а отправит её по этапу прямо в Сибирь.

Няня испугалась ужасно, несколько дней плакала и всё ждала, что за ней придут казаки и поведут её под белы руки прямо на Нерчинский рудник. Родители её успокаивали, говорили, что консул за границей не может распоряжаться людьми и просто берёт её на испуг. Но дело было серьёзное: не получив паспорта, няня не сможет вернуться на родину. Прибегли к помощи Александра Моисеевича. Он был хоть и эмигрант, а всё же промышленник и кроме того — юрист, кажется, присяжный поверенный.

Александр Моисеевич принялся за хлопоты. Но и он околачивал пороги консульства и посольства целую зиму. Не знаю, как он уладил дело, вероятно, дал крупную взятку. Но к весне паспорт был готов.

У меня осталось самое тоскливое впечатление от консульства, где я в коридоре на сундуке проводил томительные часы, пока няня с Александром Моисеевичем ходили по канцелярии.

В последний момент возникло новое препятствие: консул требовал расписаться, а няня была неграмотна. Я решил, что это — плёвое дело и взялся выучить её за одну неделю. Мы засели за уроки, мне это дело очень импонировало. Мама стала беспокоиться, что мы с няней скрываем, прячась в её комнате. Через некоторое время мы открыли маме секрет. Мама сделала няне экзамен и убедилась, что она подписывается «Аграфена Александровна» печатными буквами, высотой в два сантиметра каждая, причём ряд букв, такие, как Г, Р, К и другие, няня пишет задом наперёд.

— Вижу Данькину школу, — проговорила мама и принялась переучивать няню писать по-человечески. Паспорт в конце концов был получен, а няня стала относительно грамотной. Но писала всё же печатными громадными буквами и… без разделения на отдельные слова и, естественно, без знаков препинания.

Между тем произошло событие, которое перевернуло моё семейное положение. Я не хочу сказать, что я женился, но я перестал быть единственным сыном в семье, а следовательно — всеобщим баловнем. У меня появился «братишка» и сразу полутора лет.

У дяди Миши на Украине был брат — Александр Иванович, и была некая курсистка Валя Гольберг. У Вали родился сын, к чему Александр Иванович имел некоторое отношение, но он этого не хотел признавать. Когда Валю посадили в тюрьму, маленький Боря повис в воздухе, и кто-то привёз его к нам за границу. У меня появился брат.

Несмотря на краткую биографию, Боря совершил уже три подвига. Во-первых, ещё до прибытия в Париж он съел камень; во-вторых, закусил пуговицей; в третьих, он был крещён моей няней и самим Германом Лопатиным, который имел русский (не на высланного) паспорт, необходимый для этого. Няня только что получила «выстраданный» свой. Вследствие гастрономических упражнений у Бори был катар желудка, поэтому его держали на строгой диете, поэтому он был всегда голоден как волк. Когда мама уходила из дома, а няня была на кухне, мне поручалось следить, чтобы Боря не съел что-нибудь. Но Боря скоро усвоил, что в буфете лежит хлеб. Он ещё не умел ходить, но классически ползал на четвереньках и как истый спринтер устремлялся к буфету, открывал дверцу и вгрызался в буханку. Я коршуном бросался на него и старался за ногу вытащить его из буфета. Он ревел, не выпуская, однако, буханку, а я тоже ревел от сознания невыполненного долга и от страха, что мой подопечный сейчас помрёт, если не выпустит буханку изо рта. Я тащил его за ноги, а он, лёжа на животе, пытался в это время отгрызть кусок горбушки.

Под конец пребывания в Париже мы присутствовали на карнавале. Нас повели на какую-то широкую улицу, где проезжало карнавальное шествие. На тротуарах стояла густая толпа, но мне с папиных плеч было прекрасно всё видно. Фантазия французов была бесконечна. Какие только повозки мимо меня не проезжали! С цирковыми артистами, на ходу изображавшими головоломные номера, с кукольными театрами, с невероятными грузными сооружениями, с громоздкими страшными монстрами, изображавшими известных политических деятелей, рекламами фирм. Особенное впечатление на меня произвела повозка какой-то фирмы резиновых шин. На громадной платформе ехал толстяк высотой с двухэтажный дом, весь составленный из автомобильных баллонов разного диаметра. Он оглушительно хохотал и от хохота валился назад, придавливая двух других толстяков поменьше, те в свою очередь валились назад, придавливая четырёх совсем маленьких (сажени в 2) великанов. Нахохотавшись, вся шинная компания садилась, и спектакль повторялся. Между повозок кривлялась, пела, играла на гитарах пёстрая толпа ряженых. Было много огня, петард, хлопушек, воздушных шариков… Карнавал закончился гигантским фейерверком, в котором красота огненных фигур соперничала с изобретательностью.